В комнате где остались викария с майоршей “взревела белуга” но вовсе не от того что у кого-то погибла дочь невинная девочка подросток, в полном смысле этого слова, а потому что Иносенсия обнаружила порчу в душе Елены Николаевны и прямо и честно заявила, что отказывается далее быть благосклонной к грешнице. До Елены Николаевны, как я хотел бы думать, не дошло суть глубины ее морального падения вследствие пережитых психологических травм и я молча выслушиваю все ее претензии и возмущения. А пока она изливалась злобой и желчью, у меня в голове назойливо всплывали вопросы: Может быть, я зря вынул бутылку из ее задницы? Может она не случайно там находилось? Может мужики перепутали и, вместо заднего прохода этим импровизированным кляпом надо было закрыть ротовой проход?

И вот я стою, слушаю ее и вспоминаю как там, в библии было написано: “Что в помыслах моих то и на языке и в руках моих сотвориться”. А потом я прошу викарию покинуть нас, а сам беру стул, сажусь перед Еленой и спокойно чуть-чуть грозно говорю ей, чтобы успокоилась и приступ своего ЧСВ слегка уняла. Яркий свет мощных прожекторов Девятой, льющийся сквозь окна с которых содрали жалюзи, заливает комнату белым светом, делая ее неестественно похожей на операционную, и я, глядя в разбитое лицо Елены Николаевны, начинаю вскрывать ее сущность как патологоанатом.  Я спокойно и жестко выкладываю перед ней факт за фактом и обнажаю всю трагичность ситуации, в которую она попала и которая разворачивается по всему миру. Она внимательно слушает меня, охотно отвечает на мои вопросы, помогая сложить все пазлы в единую картину, а я охотно складываю их и без малейшего желания милосердствовать  доношу до товарища майора суть моих обвинений, опуская ее все ниже и ниже “под плинтус”. Где собственно и должно было быть ее истинное место изначально.