-Аригато…Муля!

Я морщусь от отвращения, ощущая привкус сладковатого перемороженного мяса во рту  и тяжело дыша, гляжу в ее бездонные черные глаза, в глубине которых вспыхивают искорки инфернального огня, и ощущаю тепло исходящее от них и ее улыбки. 

-Сумимасэн. ( Извините.) – состроив невинные глазки, виновато говорит она. И снова улыбается.

— Дай дзёбу дэс (Ничего страшного). Ты какой уже день меня кормишь этим и каждый раз извиняешься, — ласково говорю я и глажу ее по голове, по ее длинным почти до пят прямым черным и нечеловеческим волосам:

-Сама-то хоть наелось? Еды надолго запаслась?

Она довольно урчит, улыбаясь и скаля свои зубы, и кивает головой.

— Сорэ-ва маттаку дэс (Ну вот и правильно), — хвалю я ее и говорю: — Все, Муля, давай ищи нам путь. Только прошу когда будешь в другом виде не разговаривай со мной….Иначе я умру.

Она грустно и задумчиво несколько минут смотрит в окно, прижавшись щекой к моей руке а, после улыбнувшись, принимает иной облик и, подойдя к окну, бросает на меня взгляд и кивает головой.

-Только не давай мне спать.…Пожалуйста.

“Самое человечное, что можно сделать на войне — быстро довести ее до конца”. (Хельмут фон Мольтке).

 “Еще пять километров по трассе на юг — провести разведку места, где колонны Таштагольского отряда были атакованы военными бывших ВС РФ и откуда они в последний раз выходили на связь”. Пять километров, усеянных остовами боевых, армейских и гражданских груза-пассажирских машин. Пять километров перепаханной артиллеристами дороги – это пять километров смерти, боли и страдания. Но если военные внедорожники еще пытались съехать с дороги и рассредоточиться то автобусы и многотонные гражданские фуры так и застыли неподвижно на трассе, сгоревшие, иссеченные осколками, до неузнаваемости, разорванные и искалеченные разрывами снарядов и ракет. “ Безжизненный лунный ландшафт – работа Солнцепека”, — безошибочно определил я и попытался вспомнить, какие РСЗО были у военных в Николаевке, но тут же отбросил эту мысль, поняв, что от усталости мне совсем не хочется не о чем думать и ничего не хочется вспоминать. Вместо меня это сделала Девятая и я, согласившись с ней и поблагодарив облегченно вздохнул: “ Я лишил противника самого грозного оружия и навряд-ли у него есть еще хоть что-либо аналогичное, а значит, что и опасаться больше нечего. Самая крупная и боеспособная группировка противника на Юге Кузбасса ликвидирована или же рассредоточена настолько, что уже не сможет никогда вновь стать серьезной угрозой КНС. И те, кто окопался на аэровокзале уже никогда не дождутся подмоги. …Хм. Одна из основных задач стоящих в этом Призыве перед Новокузнецким отрядом КНС выполнена. Завершим до конца сбор и фильтрацию населения Новокузнецка и Междуреченска и, все…Можно будет умыть руки и отдохнуть. А там и до “опускания занавесы” останется совсем немножко. Скорей бы.  Хотя, …Что там Орлов говорил: срок пребывания увеличили вдвое?! Восемнадцать плюс восемьдесят — это девяносто восемь дней! Ого, рекорд! Со времен “демонической” трехсотлетней войны я не помню, чтобы армию настоль долго задерживали в чужом мире. …Или это он говорил только про активную фазу? Дерьмо. Все одно, дерьмо. Прости боженька, меня грешного, что ругаюсь как крестьянин какой поутру или юный семинарист на экзамене по сопромату искусственных материалов. Просто сегодня еще рот с мылом не полоскал и зубы не чистил “. Я рассмеялся, вспомнив в этот момент Мульку, и как она обописилась в кабине: “ Ну что можно взять с маленькой девочки-котенка? Ребенок же еще. Заставил убрать за собой — она и убрала. Приволокла листья лопуха и размазала ими сачки по всей кабине, а заодно и сама вся вымазалась. И стоит такая вся довольная урчит, лыбиться склонив голову набок и сощурив глазки. Потом правда весь вечер капризно носик морщила и через каждые пять минут  напоминала что “тутки фу, пахет не вкусненько” и пора снова ‘’ лопушками полик пометать”. А куда там, что подметать, если в кабине на аршин золы и сажи,  которые продолжают осыпаться с меня и обгоревшего оборудования. …Для нее слова хорошо и вкусно были почти словами синонимами стоящими где-то рядом со словами ‘’ ам-ам” и еда. А слова нельзя, больно и плохо были чем-то “далеким-далеким” для ее понимания, которые я сам якобы придумал, чтобы с ней поиграть. Она понимала только простые и рациональные слова, независимо от того на каком языке мы с ней разговаривали. Но я даже и подумать не мог, что на самом деле Муля обладала такой тонкой и сложной душевной организацией — просто она не знала, как называть те или иные свои чувства и эмоции. Ей не было в этом необходимости. А может быть, они были настолько сложными, что у людей просто не было для них никаких определений и значит, не было и понимания и названия.