Она проводит своим язычком по моей руке, не отрывая взгляд, и это меня смешит и одновременно огорчает. Я сурово смотрю на нее и неодобрительно качаю головой:

-Нет. Иначе мы никогда отсюда не выберемся. 

-Нодо га кавакимасита, — обиженно говорит она и еще сильнее впивает пальчики в мою руку, причиняя мне сильную боль. И громко кричит, глядя мне в глаза:

— О-нака га суйтэимас! (я голодна, есть хочу.) Ну, дафай, ма ненечко.

-Потерпи, пожалуйста. Я тоже хочу и есть, и пить, – говорю я ей и показываю рукой на запорошенный снегом подбитый БМП.

Она отпускает мою руку и, подбежав к окну в упор, упирается в стекло руками и лбом рассматривает машину, а потом радостно улыбается, задорно щуря свои глаза и ждет, когда я скину давление и открою дверь кабины.

Я какое-то время с теплой улыбкой смотрю как по глубокому белоснежному снегу утопая в нем и проваливаясь по самые ушки пробирается черный комочек и устало смыкаю глаза: Нэмуй дэс. ( Спать хочу.) …Не давай мне спать.

Я не слышу, как она возвращается, и сквозь забытье слышу лишь шипение насосов, а потом ощущаю снова режущую боль в руке, когда ее острые как иглы клыки впиваются в мою руку, пробуждая меня. Она тревожно смотрит на меня, спешно слизывая выступившую кровь из ранок от ее зубов и, злобно шипит на дозаторы системы жизнеобеспечения. Я снова проваливаюсь в темноту и чувствую как она, запрыгнув на кресло, отрыгивает из себя полупереваренную пищу и, прижавшись к моим губам своими, язычком пропихивает мне в рот мерзкую мясную кащицу. От вкуса этой отвратительной и на вкус и на запах и на ее природу еды меня тянет рвать, но я сдерживаю эти порывы и превозмогая отвращение, раз за разом проглатываю. А потом она спрыгивает и возвращается уже с полным ртом растаявшего снега и поит меня….