— Да тебя высечь, что ли?!

— Не высечешь! Нельзя теперь господам людей сечь! А я… Я расчёт беру!

— Ничего ты не берёшь! Ни копейки ты – слышишь? – ни копейки не получишь! – Барин топал ногами и махал руками, как взбесившийся. – Тыкать мне вздумал! Да я сейчас… А ну как я урядника позову! Мигом тебя в суд отправим! Надо же было мне тебя, чёрта, взять на работу! Сделал одолжение непутёвому твоему отцу, взял грешника к себе в дом. И что же? Работаешь кое-как, к господам на «ты», денег требуешь!.. Ты у меня в Сибирь пойдёшь! Гришка! Гришка, где ты, чёрт? Беги за урядником!

— Не смейте… Не смейте такое про отца говорить! – Семён сжал кулаки, его уже трясло от гнева. – Он был лучше вас в тысячу раз!

— Дураком он был и грешником! Выучил тебя, дуру, а наследства что оставил? А? Рубль с копейками! Не работал бы ты на меня, если б отец твой состояние не промотал! То хоть хорошо, что он помер вовремя!..

Семён уже не помнил себя. В один прыжок подскочил он к Трифону и принялся навешивать ему тумаков. Удары так и посыпались на охнувшего от неожиданности барина. А Семён бил с упоением, смакуя каждый удар – за отца, за свою судьбу, за эту глушь, за невыплаты… Так и бил бы он хозяина до смерти, но тут пронзительно завизжала Маня. Тогда только Семён отшатнулся от побитого Трифона Евграфыча и впервые осознал, что сделал. Рядом со скорчившимся на полу барином он увидел бледную, до смерти напуганную девочку. Испугавшись уже себя самого, Семён развернулся и побежал в свою комнату.