— Правда? — воскликнул Огаэ и осекся — так вести себя не дозволялось.
— Правда, — кивнул Миоци, словно не заметив этой невольной дерзости. — Слово белогорца. Беги, обрадуй своего отца!
— Он… он далеко, мкэ. Я живу при школе учителя Зэ.
— Вот как, значит… — Миоци снова погладил его по голове, задумался на мгновенье и сказал весело: — Тогда скажи учителю Зэ, что тебя берет в свой дом ли-шо-Миоци. Я подойду и поговорю с ним, а ты собирай свои вещи. А это тебе, — белогорец высыпал ему за пазуху горсть орехов из жертвенной корзины. — Беги! —  и он слегка подтолкнул мальчика, замершего в растерянной радости.

Домой, к Миоци!

На школьном дворе, грязном и пыльном, Огаэ щедро делился орехами с товарищами.

— Себе-то оставь, — сказал ему Раогаэ, отстраняя краснощекого мальчика, в очередной раз протягивавшего пятерню за орехами. — Хватит, Эори — тебе отец этих орехов каждую неделю привозит, ты их ночью под подушкой ешь!

Но за пазухой у Огаэ все равно было уже пусто. Он держал в руке последний маленький орешек, укутанный нежными листочками, как малыш — пеленками, и медлил разбивать его булыжником. Он подумал: а что, если попросить ли-шо Миоци написать отцу письмо? Вот он обрадуется, ведь он так хотел, чтобы его сын сдал экзамен на писца… А теперь Огаэ обязательно его сдаст, и отцу не придется батрачить на поле у жрецов Уурта. Можно будет ему отдохнуть, а, может быть, со временем, они выкупят их старый дом и сад, откуда их выгнали несколько лет тому назад… Там остались старые деревья, с огромными ласковыми ветвями и теплыми от солнца стволами — они помнят Огаэ, когда тот был еще совсем маленьким и качался на веревочных качелях, а отец кричал ему: «Не бойся, сынок!» Солнечные зайчики играют в листве орешника, ветка ломается, и Огаэ падает на руки отца…