Он, почему-то  сидя  в  закрытой  своей  больничной  камере, думал  теперь  об этом. Да, в  общем, здесь  было  не  о  чем  больше  думать. Только  теперь  о  той  паршивой  езде  на  электричке  и  гребанной  его  работе. Да  о  семье  брате  сестре  отце  и  покойной  матери.

  Андрей  опять  вспомнил  свою  в  недавнем  прошлом  работу. И  как  ездили  на  работу. Брат  и  Валентина  каждый  рабочий  день  кроме  субботы  и  воскресенья. А  Андрей  по  текущему  графику, как  и  полагается  в  охране. Сутки  через  двое, когда  и  трое.

— Еще  эта  гребанная  власть  и  страна — Андрей  произнес  про себя  вслух  и  не  заметил  этого. Он, постоянно  на эту  заезженную  тему, разговаривал  с  родным  братом  и  его  подругой, все  думать  о  своей  бесполезной  в  этой  стране  и  при  этой  халуйской  власти  жизни. Никому, ненужной, и  совершенно, по  всем  положениям  бессмысленной. Порой  даже  не  зная  как  дальше  ему  самому  жить. Не  было  своего  ни  жилья, ни  семьи. И  жизнь  пролетала  за  годом  год. Бесполезно  и  бессмысленно  в  том  мире, в  котором  он  сейчас  жил.

  Андрей  понял  это  не  его  мир. С  самого  рождения  не  его. Не  его  совершенно. Рожденного  почти  ровно  в  полночь, своею  покойной  теперь  матерью, которая  умерла  уже  три  года  назад.

  Андрей  Сурганов  родился  без  пяти  двенадцать, судя  по  метрикам, которые  у  него  до  сих  пор  хранились  положенные  с  семейными  фотографиями  в  альбом. Его  даже, не  знали, как  записать  в  больничной  список  новорожденных.  И  поставить  дату  его  рождения. Толи  пятого, толи  шестого  по  числам  Декабря. Остановились  на  шести. Мама  рассказывала  ему, как  они  с отцом  везли  его первенца  в  автобусе, боясь  не  задушить  в  мороз  в  пеленках.