Константин же Николаевич просто смотрел с улыбкой вниз и думал о том, как уехать с территории бывшей его Родины. Он рассказал о преследовании его и его, уже мёртвого теперь, младшего брата. 

— А с Генрихом что? – спросил, в свою очередь, Пётр.

— Я не знаю, но, судя по скрипу колёс, за ним приехали чекисты.

— Кто? – снял очки, чтобы протереть от снега, его собеседник. 

— Карательные органы, короче говоря.

— Плохо дело. И что они делают? Сажают в тюрьму?

— Это в лучшем случае, как мне рассказывал Генрих. В худшем – смертная казнь, выраженная через расстрел. 

Пётр Кириллович снял второй раз очки, но на этот раз от удивления и негодования. 

— Собаки. Скорее всего, его расстреляли за то, что помог тебе. 

Дойдя до избы, Белов сообщил, что не задержится здесь далее, чем до утра. Он был движем ощущением не только страха за свою жизнь. Он хотел спасти и себя, и своего лучшего друга. 

— Хорошо. Я тебя понял. Выдвигаемся тогда ночью, а сейчас наши верные друзья поедят. Я тоже что-нибудь попробую найти тут. 

— А кто наши верные друзья? Неужели Стеклянный и второй… как его там… забыл фамилию… – пытался вспомнить Константин.

— Они самые. Только Евгения, которого ты сейчас пытался вспомнить, среди живых больше нет… Мне Алексей доложил, что его четыре года назад, в двадцатом, расстреляли за принадлежность к дворянскому сословию и за сочувствие меньшевикам.