— Верно. Речь о более старой традиции, распространённой ещё у кельтов. Её-то и насаждал святой Тугдуал, но затем она уступила и тысячу лет оставалась похоронена, пока наш безымянный пока ещё герой не открыл её для себя. Ради её восстановления он совершил паломничество в далёкую южную страну, где обрёл веру, наиболее к этой традиции близкую. Впоследствии он принял и рукоположение, и монашеский постриг. В монашестве принял имя Тугдуала: он чувствовал свою судьбу в том же служении, что было у древнего святого.

Вернувшись на бретонское побережье, этот человек сложил себе убогий дом и стал жить в нём, как в келии. Во времена расцвета атеизма! Со временем у него появились ученики, которых он обращал, исповедывал, а то и крестил сам. Крестил — и плакал, понимая, что горстка верных — капля в бурном море мирском… Так возродилось древнее христианство, о котором здесь не слышали со времён нашествия викингов. Новоявленный Тугдуал обогатил его литургией с юга и востока, где время не стояло на месте, и некоторые духовные понятия получили развитие. Догматически обе традиции, что интересно, совпали, несмотря на огромную разницу в веках. Например, кельтская церковь всегда исповедовала единство усилий человеческого и божественного, в то время, как британские пелагиане… Впрочем, это вам не интересно.

Занимает другое: как одинокий лесной житель привлёк с десяток монахов и вдобавок обратил несколько сот, как утверждает летопись, мирян? Могу представить только одно: он продолжал петь свою песню, взывая к небесам. Дальше его вдохновенность передавалась другим как бы сама собой. Лесоруб заходит в рощу, слышит прекрасный мотив, гортанные бретонские слова, лесоруб отправляется на голос и прежним уже не вернётся. Тугдуал должен был петь на языке этих людей, этих холмов, но не о земном и не потустороннем, а о небесном. Тогда простые загрубелые сердца могли бы откликнуться и отправиться в странствие.