***

Скала, изъеденная морем. Каменная башня. Вот какой он был. Черты лица утонули в волнах морщин — и всё же оно сохранило непоколебимость.

Игнатий сел на табурет у кровати и бережно взял руку старика, лежавшую поверх одеяла.

— Я — отец Игнатий. Ваши мольбы услышаны.

Странно и волнительно — оказаться для кого-то воплощением чуда.

Умирающий медленно, как сквозь паутину, повернул голову на речь. Он приоткрыл глаза и потянулся к Игнатию, туда, где на груди висел крест с косой перекладиной. Словно слепой, он ощупал крест пальцами и выдохнул.

— Корентин. Я — Корентин. Они все зовут меня не так, не моим именем. Это отец меня нарёк, когда крестил. В паспортном столе сказали — так нельзя… С бретонским было строго. Записали другое имя. Отец был один из последних. Я знал, что кто-то остался. Я ждал, я долго ждал.

Старое кельтское имя, Игнатий знал его. Так звали святого отшельника — одного из семерых основателей Бретани.

— Остались, милый брат Корентин, остались. Есть маленькие приходы в Нанте, в Ванне.

— О, если бы я знал, — прошелестел старик. — Мои ноги уж десять лет как не ходят, но до того…

— Десять лет назад многое было иначе, — успокоительно произнёс Игнатий. — Нас было совсем немного. Один иерей, да я при нём дьяконом. Даже службы почти не проводились. О, если б знали мы!

Ему вспомнились те годы. Препятствовала светская власть, да, но куда хуже было удивлённое отторжение самих бретонцев, дальних наследников древних «зелёных мучеников». Церковь восставала здесь, как ивовый прутик, высаженный посреди высокой дикой травы. Вырастет он, или будет забит и забыт? Но нет, нельзя, не сметь считать себя одинокой веточкой — она уже привита ко стволу всемирной общины, а значит, по ветвям струится живая вера, не давая им окаменеть в традициях.