— Какое ещё странствие, от деревни до леса, что ли? — фыркнула девушка. Она перестала есть и слушала, подперев щёку, с нарочито скучающим видом.

— Путешествие сердца, — мягко уточнил Игнатий. — Отказ от привычного мировоззрения в пользу чего-то большего. Я имею в виду, что песня — это такая сила… Благодарю вас, хозяин, — перед ним неожиданно легло целое блюдо смуглых блинов, позолоченных желтками и присыпанных резаной ветчиной. — Так вот, песня, будучи сочетанием словесного и невербального, разом говорит с рассудком и сердцем. Единство усилий.

— Что, упрямо сердце язычника, а, кюре? Не так просто его заболтать? — с неожиданной угрозой перебил парень. Он скинул капюшон; голова оказалась бритой, с полосой татуировки, у виска вздувалась жилка.

— Уверяю вас, — сказал Игнатий, — я действительно не кюре.

Он не испугался. Краем глаза Игнатий заметил, что хозяин так и не отошёл от их стола, а стоял поблизости и слушал.

— А что в итоге случилось с этими кельтскими христианами? Куда они подевались? — спросила девушка, будто не замечая гнева своего приятеля. Теперь уже обеими ладошками она подпирала щёки, отчего походила на сонного эльфа.

— Трудно сказать, что стало с местной общиной. Однако наиболее верные последователи, сумев выбраться из деревни, продолжали дело. Постепенно наладили связи с другими мировыми церквями той же традиции, восстановили церковную преемственность. Существуют поныне, хотя и малочисленны — видите, вы даже о них не слышали. Ну, а миряне… Полагаю, их вера ослабела без пищи в океане католичества.