Цинга, алкогольный противный душек, давнившие  оспяные ямочки на посеревшей но до сих пор сохранившей свою мягкость и юную свежесть коже. 
Яркие глаза-осколки иллюзий, не должно таких быть у шлюхи, тупая замыленность и все же такие яркие… ведь какая-то отчаянная надежда в наглых, вызывающе черствых взглядах иногда..жалкая, такая смешная…
Как понимает сейчас. Зачем вспомнил милую которой, зачем-то уже нет. Одинадцать песо ночь. Только жаль себя. Безумно жаль. Нет, он мужчина, он не должен. Лишь насильно запрокидывает голову. Сжимает губы. Нос забивает слизью, вонью собственного немытого тела. Сколько их держали, несколько дней? Меньше, нет, куда как меньше.

Назойливый голос окликает раз за разом. Нет, все казненные слишком погружены в себя чтобы так могло получаться. Но окликает же. Именно его. Голос тот сиплый, даже не лишившийся природной бархатистости своей. Приятный хотя и, подпортился. Таким как раз таки говорят богатенькие моты, напыщенные пасторы в церквях, жуликоватые актеришки среди пестрой ярмочной толпы, выманивающие звонкое у простаков.

А еще знается, этот человек не кричал раньше, не весть откуда, но ведаю же. Этот не выманивал  спасения для себя у жестокой судьбы. Не унизился в отличие от нас всех. А сейчас гляди ка, решил языками почесать, меня выбрал? Неужели близость смерти так скучна для него?

-Эй парень, язык проглотил что-л.? Гляди, волна то спешит к тебе?!