— Не расстраивайся так из-за простых лепешек.

Иэ снова подошел к телу Огаэ-старшего, осторожно поправил его сложенные на груди руки.

— Похороны будут перед рассветом, — сказал Миоци.- К сожалению, его можно похоронить лишь на кладбище для сэсимэ, за стенами города…

— Да.

— Ты будешь молиться над телом до утра? Провожать Ладью Всесветлого с его душой?

— Он не верил в ладью Шу-эна… Буду, Аирэи, молиться — ждет его, верю, что-то лучшее, чем эта ладья.

— Огаэ был не шу-энец? Но ведь и не ууртовец?

— О, нет — не ууртовец.

— Кому же он служил? Фериану? Тогда тиики из священной рощи позволят его похоронить на их кладбище, а не на позорном кладбище сэсимэ?

— Тиики этой рощи не позволили бы похоронить на своем кладбище даже Игэа,- да даст ему небо долгие дни!- несмотря на то, что и Фериану он посвящен, и смерти они ему страстно желают.

— Кому же он служил?

— Он верил, что Ладья повернута вспять. Он служил Великому Табунщику.

Разноцветный лук натянет

Повернувший вспять Ладью –

О, светла его дорога!

О, светла стезя его!

— Что ты так удивлен — думаешь, одни степняки в Табунщика верят? – продолжил Иэ, а Миоци молчал. — В жизни всякое случается. Так что не ладья Шу-эна повлекла Огаэ Ллоиэ за горизонт, а Табунщик позвал, его, как жеребенка, в свой неисчетный табун…

— Который мчится средь звезд и холмов? – вдруг спросил Миоци.

— …средь рек и трав, — закончил Иэ. — Да, так они говорят. Откуда ты знаешь эту песню?