Иэ тихонько сжал его руку.

— Я все сделаю так, как ты просишь, — сказал он негромко. Будь спокоен. Тише — нас могут услышать.

Вокруг них стали собираться храмовые рабы и даже младшие жрецы-тиики.

— А, это сэсимэ Ллоиэ! Он должен завтра отречься от зловредного учения карисутэ, которому следовали его предки.

— Ли-Игэа в городе? — спросил Иэ  у кого-то.

— Нет, он уехал сегодня на рассвете.

— Мне уже не поможет ли-Игэа, — усмехнулся Огаэ-старший, превозмогая боль. Подоспевшие рабы Миоци вместе с Иэ помогли ему улечься на носилки.

Утрата

Вечерний ветер нес с собой запахи разогретых за день камней мостовых, городских стен, храмовых благовоний и жертвенных костров, но вошедшая в силу летняя листва не допускала ничего чуждого в старый сад, и ветер, касаясь ее, терял свою городскую память, насыщался ароматом зреющих плодов и чистой воды пруда, в котором беззаботно плескалась рыба и цвели лилии.

— Он умер незадолго до твоего прихода, Аирэи, — сказал Иэ.

Миоци медленно поднял руку к светлому, словно выцветшему от жары небу. Его губы шевельнулись, называя имя Великого Уснувшего.

Иэ не повторил его жеста, заботливо укрывая уже омытое тело Огаэ-старшего льняным полотном, принесенным Тэлиай.

— Что это? — спросил Миоци, указывая на белую скатерть, льняное  полотно, расстеленое на огромном пне. На ней было несколько надломанных лепешек и небольшой кувшин с вином.

Иэ вздрогнул и поспешно стал собирать остатки странной трапезы.