-Знаете… для меня свобода не в том, что бы беспрепятственно, в любой момент иметь возможность передвигаться, куда вздумается, делать, что в голову взбредет и так далее. Хотя, для нормального человека это, безусловно, очень важно. Не спорю… И все же, для меня после всего, что со мной случилось, свобода — это покой. А покой моя душа испытывает лишь рядом с моей семьей. И неважно, что я вижу из окна — эти горы или какой-то другой пейзаж. Понимаете?
-Понимаю… Ну, вот кажется, и ваш муж!
Во двор въехал, сигналя, небольшой грузовичок. Малыш — Франц подскочил и, бросив игрушку, кинулся навстречу отцу, топоча башмаками по высоким ступеням крыльца.
-Папа!
Канарис подхватил сына на руки и поднялся на террасу.
-Вот и я!.. О, у нас гости! Добрый день, господин…?
-Ленц. Готтфрид Ленц, — отрапортовал Ленц, встав и протянув Канарису руку.
Канарис поставил мальчика на пол, пару секунд вглядываясь в лицо незнакомца и, точно, что-то вспоминая, улыбнулся и пожал руку гостю.
-Тот самый Ленц?! Да, Сержант?
-Да, дорогой, тот самый! — рассмеялась Катарина.
А вслед за ней и Ленц.
-Вы так и называете ее! Сержант…
Они уселись в кресла.
-Я очень рад вас видеть, Ленц! — и глаза Канариса, его поразительной глубины глаза сияли неподдельной радостью. — Я слышал о вас от Катарины и понял, как много вы значили для нее в тот ужасный момент ее жизни. Спасибо вам!
-Что вы! Не стоит… Я никогда не был воякой, господин Канарис, и прошедшая война стала для меня лишь жестоким испытанием. Не больше. Меня не воодушевляли нацистские идеи, я не горел желанием завоевать весь мир и очистить его от «грязных» рас. И я никогда не считал, что моей родине необходима эта война, что бы стать сильнее и прекраснее.