Девушка сжалась всем телом, словно хотела избежать моих прикосновений.

 — Все уже хорошо… Прости. Можно, только цветы оставлю… И пойдем.

 Она раскинула их веером, превратив высокий холмик в одно большое ромашковое поле.

 — Знаешь, он снится мне каждую ночь. И ты не представляешь, как я ненавидела себя, за то, что не смогла его сберечь… как просила у бога прощения… и у этого маленького создания, за то, что он так и не увидел белый свет… Неужели я буду помнить это всегда… И в сердце не пройдет никогда…

 Марина подняла на меня заплаканные глаза. Я не смог ничего на это ответить… Боялся шаблонного сочувствия, которое могло показаться таким неискренним, боялся слов, которые могли оказаться совсем не к месту…

 — Не могу сказать, что время лечит, — тихо ответил я. – Мы просто привыкаем к боли. Когда-нибудь и она притупится… И у тебя будут еще дети. И любовь. И счастье. Тебе еще только девятнадцать. Все впереди. Просто верь.

 — А ты и правда можешь успокаивать, — сказала она сквозь слезы. – И верить тебе так хочется…

 Взгляд ее упал на реденький пролесок, начинающийся маленькими сосенками.

 — Давай зайдем туда ненадолго, — попросила девушка, уже успокоившись. – Так давно в лесу не была. Может грибов найдем… А может там и ягоды есть.

 Она не могла не заметить маленькую тропинку, которая едва заметной примятой травой начиналась здесь, крепла чуть поодаль земляными проплешинами, и обретала уже уверенные очертания, темной ветвистой ленточкой исчезая в глубине леса. Конечно же, дорожка была мне очень хорошо знакома. Протоптанная мной с дедом Акимом охотничья тропа, где мы частенько охотились на тетеревов и любили ставить капканы на зайцев. Пушистых зверьков тут водилось немного, но раз в неделю нам все же удавалось лакомиться жареной зайчатиной с наших с ним трудов. Чувствуя любовь девушки к природе и ко всему живому, я не хотел, чтобы она видела пойманных в ловушки всю эту лесную живность, но, Марина, обхватив маленькими ладошками  руку, уже тянула меня в сторону тропы, смотря  умоляющим взглядом.