Мы сидели на садовой скамейке. Марина была у меня на коленях, тихо вздрагивала от пережитого, уткнувшись лицом в мое голое плечо. Мокрая майка прилипла к ее коже, и девушка зябко ежилась, прижимаясь ко мне всем своим худеньким телом. На длинных ресницах блестящими крохотными шариками серебрилась влага.

 — Прости, но я не нашел другого выхода вытащить тебя, — тихо обратился я к девушке. – Сама по доброй воле ты бы никогда оттуда не вышла. Нужно было и поплакать. Чтобы все ужасное ушло, пусть и слезами. Посмотри, какой хороший день сегодня.

 Марина попыталась разлепить глаза. Но смогла открыть только до самых узких щелочек.

 — Больно… Не смотри сразу на свет… Ты столько дней провела в полумраке. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла видеть. Обвела взглядом вокруг себя все, что было освещено теплым утренним солнцем. Аккуратные ряды грядок с овощами, старенький забор и бескрайний луг с белыми ромашками, который казался таким бесконечным, что упирался в небо.

 — Где я? – тихо спросила она, немного искоса посмотрев на меня.

 — У моего деда с бабушкой. – просто ответил я, наблюдая за девушкой. – В деревне. В город тебе пока нельзя, наверное.

 Марина вздрогнула всем телом и опустила глаза. Она словно о чем-то задумалась, или что-то вспомнила… Мне даже показалось, что на какое-то мгновение, молчаливая тень страдания пробежала по ее лицу. Но она справилась с собой. Только глубоко, с какой-то горестной обреченностью, вздохнула.