От растерянности – нет пропорций, а от намерений – нет цемента. У самого синего моря предстал Павел на скале, чтобы вернуть свою супругу, но не знал, как. Теперь он был прост, чист, означен. Его претензия была в том, что был он раздираем тоской, которой наполнял его сердце демон. Уже третий день стоял он у скалы, не смыкая своих красных век. Пустой взгляд исходил от него, а демон веселился. Павел ступил на острый уступ скалы и собирался уже свалиться в бело-синюю гладь:
— К тебе я обращаюсь, целительный мотив, сила познания добра и зла, неисповедимый царь земного приюта.
Бес затих. Тот продолжал:
— Помилуй. Освободи меня несчастного от тоски, не дай мне погибнуть от страданий, но дай мне утешение.
Павел остановился. Теперь вступил бес:
— Да кто ты такой, чтобы так держать слово своё и изгонять меня лихо? В тебе не прозрела и толика совести, а весь ты наполнен людским гневом и похотью.
Павел придвинулся, чтобы упасть вниз, в воду, и уже балансировал между кончиной и воскрешением. Он промолвил – тон его был ультимативен, а голос спокоен:
— Если ты не издвигнешь его, я сейчас же подведу себя и рассекусь об эти скалы, а ты не вспомнишь обо мне в своем предприятии.
Павел подался вперёд, но над головой пронёсся свет: исходя истошным свиным визгом, разлетаясь об утесы, бес – испрыгнул из него. Павел ещё немного постоял, и свет рассеялся, перед ним был снова синий-синий океан, бездна смиренности и взаимозачета. В этом спокойствии и многозначности происходят самые опасные повороты судьбы.
Картинка исчезла. Как и всё остальное, что не нуждается в объяснении. Но объяснить, кто такой Павел все же придётся. Не кривизна пути любого человека лежит через преломление света, а прямой путь лежит через свет и тьму. Через отрицание происходит познание. Нет ничего нового, есть блаженство и тень. Павел прошел свой короткий путь, потеряв всё, что у него было. При этом он не расстроился, а продолжил довольствоваться малым.
Тяжелые капли дождя у подошвы Елеона разбивались о рубище Павла.
— Будьте пока молюсь здесь.
Но едва он отошел, как приходит Иуда, один из двенадцати, и с ним множество народа с мечами и копьями от первосвященников и книжников, и старейшин. Тот должен был сказать про то, что касса на сегодня не сдана, но разве дело было в этом?
— Равви! Равви!
Мерцающие молнии и чёрное небо совсем разошлись. На горе выкопали лунку, рядом было засохшее вырубленное деревце. Первосвященники шептались, если в лунке черенок приживется, то тут же помилуем его. Пока замышляли – поколебалась вера многих. Кто-то требовал смерти разбойнику, а кто-то рассуждал, что не время судить.
Предающий же его дал им знак, сказав: «Кого я поцелую, тот и есть, возьмите его и ведите осторожно».
Над небольшим холмом из мусора и камней кружили утренние вороны. Тусклый свет жилищ уходил серпантином вдаль. Ночная сырость сменилась успокоением, все ученики спали. Не спал один Иуда. На рассвете он приблизился к вратам с отворенным камнем. Фома увидел Иуду и сказал ему:
— В следующий раз я лично тебе морду бить не стану. Мне лишь хочется понять, почему ты так в него не верил?
Солнце заливало светом утреннюю жизнь. Павел навряд ли бы избрал очередное спокойствие для уединения, предпочтя опасную ночь. Сад возлелеяли, как и хотел лейтенант, в сокрытой от глаз долине в нескольких сотнях локтей к северо-востоку от нынешнего Гефсимана. Деревце погрузили в выкопанную лунку – и оно тут же взялось. Первосвященники упустили парня. Впрочем, дерево стало давать свои плоды. Каждому и по ныне.
— Я не знала, что у тебя есть склонность к рассказыванию сказок, Аида.
Аида ничего не ответила, лишь убрала на место экран с лопнувшим пикселем и подмигнула светом бортовых огней.
**
Человек в рубище подобрал синий булыжник, вытянул его и подержал так; затем привстал и отпустил его – камень глухо плюхнулся в песок. Его холщовые одежды обагрились, и на какое-то мгновение всем показалось, что солнце остановилось: непонятно было, рассвет это или закат. Господь ничего не произнес, но изумлённые ученики стояли в недоумении: либо учитель сошел с ума, либо он не уважает гравитацию.
— Господи, скажи, чем сей камень непотребен, и Ты нам служишь сим примером, в счёт чего нам понимать данный твой жест?
Господь не улыбнулся, но его ясные очи выдавали проникновенность, как и любовь к каждому из них: «За что любить? За то ли, что когда тебя прощают, то еще более несвободен становишься от прощения к тебе? Больше я в этом чувстве не нахожу. Но камень. Зачем он пал в безмолвное разъяснение?»
Ученики расходились; к Нему подошёл любимый из них и спросил, за что это было?
— Суть той Земли – ты сам, падая и воскрешая. Я лишь подал тебе знак, что если движение необходимо сделать в одном направлении, то оно непременно возникнет в другом.
Лобзанием мирры – мир плавился. Ученики мирно спали, чего не скажешь о желто-розовой пустыни – её монотонный напев не дает уснуть Аруву в холодное полнолуние.
