Сквозь розовую дымку виднелись огни аэродрома.
— Ну, что, выхлопотал у Турков Константинополь? – от велюрового пиджака Турбиныча исходили благородный парфюм с древесными нотами и аромат дорогого коньяка. Он находился в зоне прилета среди встречающих: у зеленого коридора он приветствовал меня в своих желтых мокасинах и мятых бежевых шароварах. Затем подхватил мою набитую доверху дорожную сумку, и мы потащились к выходу из терминала. Некогда проштрафившийся организатор одной из московских выставок, бывший, но всё ещё при связях народный депутат государственной думы, отставной полковник, военный летчик-истребитель, уволившийся в запас, имевший своим девизом: «лучше свистнуть и промолчать, чем всё время унижаться» – попросил привезти ему фигурку Джена, ради которой встречал меня в аэропорту; а прилепили ему «Турбину», потому что по одним сведениям он был потомком шамана Фёдора Турбина, по другим – однажды сравнил себя с Чкаловым, пролетев под мостом на своей «Сушке» где-то в районе Нижнего Новгорода, чтобы произвести впечатление на даму сердца, сидевшую за ним в фонаре, однако, по головке его за такой фортель не погладили, и ему пришлось написать рапорт.
Гражданская авиация? Нее-т, слишком предсказуемо для него, монотонно, акведуки на бреющем полете не прокачаешь, сердца не завоюешь, выхлопа ноль, а бюрократии выше облаков, короче говоря, плюнул он на всё и сколотил свою мебельную фирму, разросшуюся в инвестиционный бизнес, а я иногда помогаю ему в налаживании международных связей, да и оформить рекламу в нашем журнале.
Мы вышли из аэропорта и прошли в зону паркинга, где из его Toyota Land Cruiser Prado нарисовалась молодая особа в черных строгих брюках и белой сорочке. Она помогла нам быстренько загрузиться: Турбиныч и я сели на заднее сиденье – мы выехали на эстакаду со шлагбаумом и влились в траффик на МКАД, где была привычная ситуация на дороге. В салоне работал кондиционер, а по радио чуть слышно тарахтел lox chatterbox: «продать мне душу, или не продать?» Турбиныч оживлённо говорил, что состояние дорог – отстой, а из бюджета на строительство мостов отвлечены миллионные средства, при этом рука правосудия хватает не тех, а тех, кого надо бы схватить – у тех стыда совсем не осталось, а на уме – один вещизм.
Мы вновь сделали рывок, на этот раз остановившись за дымящим гарью КамАЗом. Турбиныч скривил рот и замолчал. Я посмотрел в его сторону, чтобы поддержать беседу, и увидел, что он нашел себе новое занятие: строил рожи Ладе Kalina с дагестанскими номерами, прижимая к запотевшему стеклу и без того вздёрнутый свой нос. Я хотел выдернуть его из такого неблагоразумного чудачества и собирался напомнить про предстоящую охоту, но лишь выхватил в зеркало заднего вида спокойный взгляд водителя. Упившись торжествующим безумием, Турбиныч, наконец, остановился, повернулся ко мне, прихватил под руку и повелительно произнес:
— Едем ко мне на Беговую.
Несмотря на то, что я, ещё находясь в зоне прилёта, проходя таможенно-паспортный контроль, набрал и предупредил своих, что приеду через пару часов, мне пришлось пересмотреть план дальнейших действий с поправкой на неожиданное приглашение Турбиныча.
Шлагбаум открыли, и мы въехали на территорию огромного жилого комплекса. Через набегающие светодиоды я опять взглянул в зеркало заднего вида – на этот раз поймал утомленный взгляд: живые, но измученные глаза в неравномерных бликах подземного паркинга.
— Вы-ыметаемса, – Турбиныч выкатился из своей двери первым и безупречно встал на ноги, покрутил головой и скомандовал: «Стоять!» и – повел меня к своему подъезду, словно пленного.
