-Ну, открой глаза! Не бойся!
Несколько секунд Маша медлила, а потом осторожно, часто-часто моргая, подняла ресницы. На нее смотрело… ее лицо. Просто ее лицо. Да, на голове ее вместо привычных по плечи темных волос оказалось что-то по-мальчишески короткое, несуразное. Но в остальном, это была она.
Маша медленно подняла руку и… оглянулась на Бориса.
-Можно, можно! – улыбнулся он.
Она осторожно дотронулась до кожи своей щеки, оказавшейся на ощупь нежной и мягкой. На вид же она была немного неестественно для взрослого человека розовой и гладкой, как у младенца. Приглядевшись, Маша заметила несколько тоненьких шрамов – возле крыльев носа, около ушей, глаз, висков. Она пощупала и их.
-Скоро от них и следа не останется! – заверил ее Борис. – Если хочешь, пощупай свою пострадавшую когда-то благодаря мне переносицу.
Маша пощупала. Ничего. Совершенно ровная косточка, плавно переходящая в хрящ. Словно и не было никогда того бешеного хоккейного матча в спортивной «коробке» их двора, не было ужасного, оглушившего ее удара клюшкой – наотмашь, со всей силы – и наступившей немедленно тишины. В ушах стоял только хруст ломавшейся косточки. И тут же полилась кровь. Она хлестала из носа и из ранки на переносице с такой силой, что мальчишки, сначала окружившие ее, отпрянули в ужасе, кто-то промычал что-то про «скорую», а она глядела, как заливается ее кровью лед и молчала, застыв, боясь поднять глаза и чувствуя, как пульсирует на ее переносице ее сердце. И только дома, куда ее привел бледный, как полотно, Борька, уложенная на диван с пакетиком, наполненным ледяшками из холодильника, который отец не знал, как и положить, что бы не теребить кровоточащую ранку, она разревелась. Ей было так больно, так обидно! Но папа сказал лишь: