В тот день его откровений, торопясь и, в то же время, стараясь быть как можно более убедительным, Борис рассказал ей обо всем, что сделал с ее жизнью и, главное, о смысле всего этого. А когда замолчал, не прерванный ни одним ее словом, в палате повисла напряженная – во всяком случае, для него! – тишина. Новоявленная Маша молчала, и он, как и обычно, видел лишь ее глаза из-под бинтов, прозрачные зеленые глаза. Тогда он перевел взгляд на стол, где Маша рисовала. Однажды она сказала, что опять хочет рисовать. Вот так же светила глазами и глядела на него в ожидании ответа.
-Мне ведь можно рисовать здесь? – ее голос почти шептал.
-Господи, конечно же, можно! – обрадовался Борис, понимая, что новое занятие после обычных книг и видео станет для нее отвлечением в этом мире бинтов, лекарств, белых халатов и, наверное, страданий, о которых все знала только она.
Но взгляд Маши был странным – Борис не видел в нем улыбки, радости. Из-под бинтов улыбку и не разглядеть, но за столько времени он научился читать лишь по ее взгляду. А она чертовски здорово научилась им говорить!..
-Что не так? Ты хочешь рисовать, и я постараюсь достать хорошие краски, бумагу…
-Я…Понимаешь, я не просто ХОЧУ рисовать. Я ДОЛЖНА рисовать! Как тогда, Боря! Я просто лопну, если не начну малевать все, что у меня в голове… Вернее, у меня, словно, руки чешутся, хотя, я даже толком и не знаю, что буду рисовать!.. Ты можешь это понять?