-Ты хочешь сначала дать им мои рисунки?

-Да. Думаю, так будет лучше. Тогда к моменту вашей встречи вам уже будет, о чем разговаривать. А там, глядишь, и до издания альбома речь дойдет.

-Что-то я очень сильно сомневаюсь, что смогу настолько их обаять! – вздохнула она.

-А я вот почти уверен. Твои глаза могут сказать гораздо больше, чем все твои рисунки, вместе взятые, со всем, что в них заколдовано – иначе не скажешь! Ты бы себя видела, когда говоришь о них, о «Королевском Кресте»!

-О них – да, а вот с ними… Да я и двух слов связать не смогу, даже эти самые свои говорящие глаза поднять не сумею. Ты сам вот подумай!

-Ладно, ты успокойся пока. До этой встречи еще очень далеко, и успеешь настроиться. А пока думай о себе, помечтай.

-Что бы потом, как мордой об стол?

Это уж точно вырвалось у нее помимо ее воли. Борис увидел, как она немедленно пожалела об этих словах, и еще раз поразился ей. Конечно, он прекрасно понимал, что сейчас творится в ее душе. Душе девушки, которой так не везло в любви. Как можно мечтать о почти несбыточном, как можно надеяться на такое Чудо?! Кроме того, всегда есть опасность, что мечта твоя окажется совсем не такой, какой виделась. Но, похоже, как раз об этом Маша думала меньше всего. Но, устыдившись этих своих слов, этого невольного выражения неверия и отчаяния, она снова доказала свою силу. Силу – да, да, Борис, наконец, понял, что же такое он чувствовал в ее картинах! – силу, которую не превозмочь. Она ощущалась в каждом рисунке, в каждом мазке кисти, в цветах красок. На иные акварели глядишь – что-то робкое, эфемерное, светлое, но не уверенное, что ли… Что-то зыбкое, неуловимое было и в Машиных картинах, но оно не виделось, оно ощущалось! Как аппетитный хлеб с оторванной краюхой на хороших фото пахнет свежей выпечкой, а дождливый день – мокрыми асфальтом, листвой, землей и травой…