-Ты слишком долго держалась. Поплачь. Поплачь, как следует… Ничего!
А вот в больницу она так и не пошла. Побоялась, сама не зная, чего. Просто на следующий же день отправилась в школу, шокируя соучеников и учителей жуткой опухолью и кровоподтеками, образовавшимися за ночь. Позже конечно, выяснилось, что был перелом, что переносица срослась не очень удачно, но сильно это Катьку не изуродовало, даже заметно не было. Так только, если приглядеться.
Теперь не было ничего, ни следов от этого перелома, ни Катьки. И Маше вдруг так захотелось плакать, что даже глазам больно стало. Она вдруг разом почувствовала, как отрывается от нее ее прошлое, папа… Он ведь теперь наверное, думает, что она погибла. Да, в последние годы занятый своей новой пассией, их ребенком, он как-то позабыл о ней. Вернее, просто решил, что она уже взрослая, что это ей, обиженной на его женитьбу, уже нет до него дела. Если бы он только знал, как ей порой не хватает тех его слов, которыми он пожалел ее, как никто и никогда не смог бы пожалеть. Ее, так старавшуюся быть достойной мальчишеской дружбы, а значит, сильной, выносливой, ловкой и никогда не плачущей. Всего несколько папиных слов, в которых была и необидная жалость, и похвала, и обещание. Обещание, что все будет хорошо. В детстве, а тем более, отцу, веришь незыблемо. Где ей теперь этого взять?
И она сдержала слезы. Сдержала, почувствовала, что сможет говорить, и спросила: