***
Дорогая Агнес,
Теперь я готов признать, что бежал на этот остров в поисках запоздалого раскаяния. Бежал не только от прошлого, не от призраков всех тех когда-то дорогих мне друзей, но от чувства вины и справедливости. Но сколько бы я не пытался забыть тебя и все свои воспоминания, память, словно волны, выбрасывала обрубки прошлого к моим ногам, заставляя мучиться в бесконечной агонии. И всё это время я просил об одиночестве, но, оказавшись наедине с самим собой, утратил бдительность и позволил памяти вершить над собой правосудие.
Мне кажется, что я слишком поздно пришёл к пониманию той истории, которую ты рассказывала мне. Смотрители маяка не были первыми жертвами, но проклятие острова действительно началось с них. Сойдя с ума вдали от людей и истратив все свои запасы, один из смотрителей перешёл грань дозволенного, убив своего напарника. Ужасный голод в конец довёл его до безумства, так что каннибализм на маяке стал неминуем. Люди, прибывшие на остров вскоре после того, как маяк перестал зажигаться по ночам, обнаружили лишь перевёрнутый флигель, кости несчастного смотрителя, а также огромный тоннель в подвале. Так они узнали о том, что случилось с обратившимся в плотоядное чудовище смотрителем. Ещё долго они выслеживали монстра, но тот выхватывал охотников по ночам, вылезая прямо из-под земли. Ногти его отрасли и превратились в длинные когти, волосы спутались в лохматую гриву, спина навсегда скрючилась, а зубы заострились в клыки. Перебив всех, он посеял хаос, окончательно превратив остров в свою территорию, на которую не решались ступать отчаянные путешественники. Так было до тех пор, пока сюда не приплыл я в поисках утешения и надежды, но наткнулся на тот древний ужас, что до сих пор преследует меня. Я бежал от маяка и серого пляжа. Бежал в глубь острова, но всё ещё не верю, что смогу спастись. Земля дрожит, волны шумят, ветер доносит до меня рык людоеда. Теперь, когда я одинок, он не побоится напасть, осознавая всю свою животную силу. Но хуже всего мне от осознания того, что я не стану его последней жертвой. Пройдут годы, и очередная лодка с несчастным путником на борту причалит к этим туманным берегам. Чудовище будет всегда сыто. Оно никогда не умрёт и не оставит людей в покое.
Дорогая моя, я уже мёртв. Свою судьбу я осознаю и готов принять неизбежное. Но ещё до прихода монстра мои внутренности пожирает память о нас с тобой. Я хотел утопить её в океане, поскольку только там существует истинное забвение, но был слишком слаб, а потому выбрал побег на этот остров. Сейчас я зову тебя не для того, чтобы вымаливать прощения или спасения, ведь я уже обречён. Принятие — вот чего я всегда избегал. Сейчас угли воспоминаний разгораются с новой силой, и я вспоминаю, вспоминаю…
Хоть ты и не просила меня об этом, но я был слишком уверен в том, что лучше знаю путь для нас обоих. Годами я с мучением в глазах наблюдал за тем, как ты страдаешь. Болезнь постепенно пожирала каждую клетку твоего прекрасного тела. Ты не знаешь, насколько мне было тяжело наблюдать за тем, как ты гаснешь, скрывая медленный процесс разложения. Пилюли, таблетки, капсулы — ничто не помогало остановить эту заразу. Болезнь прогрессировала, а ты убеждала меня, что всё будет хорошо вопреки показаниям врачей. Нет, я знал, что с каждым днём ты терпишь набирающую силу боль. Знал, что остановить болезнь ничто не сможет. И что совсем скоро подле меня будет лежать любимый мертвец, кричащий в агонии. Болезнь плыла по твоим венам, разрушая плоть и разум. И хотя ты верила, что её можно остановить, я же не был готов встретить худшее. Ты умирала изнутри, но всё ещё отказывалась признавать это. Почему? Я до сих бьюсь над разгадкой. Разве ты заслужила эту боль? Разве должна была терпеть? Я не верил в то, что эти страдания должны продолжаться. Всё равно что смотреть на то, как моллюски разъедают тело мёртвого животного. Точно так же и болезнь забирала тебя у меня: долго, мучительно, больно.
Шли дни, а ты всё улыбалась, принимала дозу лекарств и ложилась рядом умирать. И в какой-то момент мне показалось, что ты просишь о смерти. Не можешь сказать вслух, боясь испугать меня, но думаешь каждую секунду. Прочитав эту мольбу в твоих глазах, я ещё долго сопротивлялся, не представляя себе, как можно убить столь дорогого мне человека. И лишь вид твоих сокрытых страданий укрепил уверенность в том, что только мне дозволено прекратить твои мучения. Последний акт милосердия из чистой любви к тому, кто был одной ногой в могиле — этой страшной мыслью я успокаивал себя, берясь за ружьё. Я говорил себе, что ты не почувствуешь боли сильнее той, что вызывает болезнь, когда направлял дуло тебе в лицо поздно ночью. Я уверял себя, что ты умрёшь быстро, во сне, поблагодарив меня за освобождение. Однако выстрел, оказавшийся невероятно громким, заставил ноги мои подкоситься.
