… И горный ветер предупредить меня хотел,

Но я взошёл на скалы, и спуститься я уже не смел.

— Великолепно, очаровательно… где у вас туалет? – с размазанной на лице помадой, зеленоглазая особа за сорок, врываясь в жизнь Петровича, внимательно слушала его застольную программу и аплодировала. Петрович сидел у себя дома в майке и декламировал стихи поэтов эпохи возрождения. Он ждал её, чтобы еще что-нибудь для неё прочесть. Она вернулась и тут же упала на голубой, прожжённый палас, который Петрович привёз из Ирана.

— Иранских мастеров палас, – ударил по столу Петрович.

— Ковёр, – буркнул Тодосий, тут же полируя лбом скатёрку.

Женщина упала на палас. Её зелёное платье завихрилось словно тканный лист. Петрович подсел к ней с табурета и что-то попытался вспомнить, чтобы прочесть для неё. Вместо этого он вдруг загадочно вытянул перед её лицом свою большую счастливую ладонь и произнёс:

— Вы хиромант, Любочка?

Та сидела и не смела рассмотреть ладонь Петровича, потому что он поднёс её слишком близко к её лицу. Она взяла его ладонь обеими руками и, поцеловав, прижалась к ней щекой, не выпуская:

— Вы добрый, а я нет.

Петрович высвободил свою руку и открыл ладонь перед лицом зеленоглазой гостьи сызнова.

— Вот, что вы думаете о ней?

— Ладонь как ладонь, – пробурчал со стола Тодосий, не открывая век.

Любонька ловила ладонь Петровича, но он отводил руку в сторону, не давая оседлать её.  

Такую «игру в ладони» Петрович затеял, чтобы часом не сорвать с дамы платье. Любонька почувствовала томящий зной Петровича и приоткрыла ему ярко-бордовое бельё, которое прояснилось из-под её разреза.

— А рука эта, Любонька, – опомнился Петрович, – держала сегодня ночью профессиональный рабочий инструмент… Вы не будете возражать, если я вас поцелую?

Душевный трепет Любоньки дал волю чувствам и, скрепив пальцы обеих рук с какой-то опасной дикостью, с каким-то знакомым жестом, – оба повалились на палас из Ирана. Оба долго ждали этого момента, и вот он наступил… Любонька долго заходила в театры, чтобы увидеть в них Петровича. Выносила даже ему однажды на сцену цветы, но он этого не помнит… Платье было сброшено, так же быстро, как и майка Петровича, который не стал дожидаться возражений и снял её с себя сам. Её ярко-бордовое бельё на белом безупречном бархате отдавалось звоном тысячи кувалд, рассыпая пурпурный дождь страсти в голове Петровича, а набухшие губы желанной гостьи громоздились на шест случайной судьбы. Возникшая гармония и взаимное влечение, после которого лицо Петровича преобразилось и стало невыносимо земным, а симфонии доносились по периметру счастья – сквозь дырявый палас и одышку Петровича, через многообразие волн и блуждание нерва в еле уловимой прелюдии к семейному благу… Зазвонил Любочкин мобильный, на экране которого был её суженый-ряженый, он так был разгневан, что предупреждал об обоюдной измене, и что он обязательно доберётся до Петровича и испортит ему театральный реквизит… Но Любочка была уже влюблена и сейчас она ещё раз заснёт и проснётся, и не вспомнит о бретельках, которые весь вечер мучили Петровича, как мучил его весь период бурной его жизни.

— Налейте мне еще сухого, – сказала она, когда Петрович помог ей застегнуть платье. 

В её глазах была печаль вперемешку с ощущением безвыходности. Регулировщик на перекрёстке – такой она показалась Петровичу, когда они расставались в утренней лазури… Ушла. Но тут же ворвалась –вернулась, чтобы отыскать на паласе медную застёжку от сабо, вновь обхватив Петровича своими гладкими ногами, покусывая его упругий подбородок, и, уходя, – теперь исчезла навсегда…

На следующий день потолок был всё-таки пробит, на перфораторе висел Петрович – он штробил у себя на кухне и добрался до чужого пола, пробив который, – повис, вцепившись в свой розовый инструмент, а стремянка упала – отошла как стартовая ферма на космодроме… На пороге стояла хозяйка сверху, необычайной красоты молодая особа с вьющимися волосами в китайском пеньюаре. От молодой особы исходил благородный парфюм, а от Петровича, висящего на перфораторе, – разило текилой. Она спросила его, он ли делает ремонт?

— Так точно, мы.

— А почему дырку сделали?

— Не подумал, виноват.

— А причем здесь виноват, кто будет воссоздавать?

— Мы и будем.

— Когда?

— Да прямо сейчас.

По объективной оценке, соседский паркет наверху переделке не подлежал, но Петрович был убежден в обратном, что дырку нужно лишь запенить монтажной пеной, перед запениванием – аэрозоль встряхнуть; молодая особа походила у себя в квартире, потрясая китайским пеньюаром, когда разговаривала по телефону с химчисткой, и – Петрович, внимательно рассмотрев брешь, – запенил дырку.