2

Я сидела в люльке, в саду, задумчиво разглядывая примостившегося на зеленом листике жучка. Эх, если бы я могла говорить, или хотя бы писать, уж я бы тогда рассказала этим людям, кто я и что я. Но мое сознание было заключено в теле младенца, поэтому говорить, а тем более писать, я не могла. Это удручало, мысли путались. Почему я умерла? Я легла спать и все, больше ничего не помню. А проснулась уже другим человеком. Может быть, во сне меня схватило сердце или, например, тромб оторвался. На сердце вроде никогда не жаловалась.
Я вспомнила свою жизнь, свое детство. Как сидела у бабушки в деревне под раскидистым деревом. Бабушка собирала огромные спелые яблоки. Они казались мне такими огромными, будто красные мячи. Я разглядывала здоровую зеленую гусеницу, проползавшую мимо, и вспоминала вкус теплого свежего хлеба, который умела печь только моя бабушка. Дед варил пиво. Один раз, когда его не было, я отхлебнула глоток. Счастливое детство было у меня. Замечательная семья. Мне так повезло. А теперь все рухнуло. Где они, что с ними? Пока я вырасту и смогу уехать, чтобы разыскать их, они, возможно, умрут. Эта мысль опечалила меня.
— Шон, — сказала моя нынешняя мать, — посмотри, какой осмысленный взгляд у Мэри Кэй! Разве может быть у ребенка такой взгляд?
— Не знаю, Сандра, может быть Мэри Кэй ребенок-индиго?
— Грэта, Я — Грэта, — неожиданно для себя самой проговорила я по-немецки, испуганно лупая глазами.
Шон и Сандра переглянулись. В воздухе зависла пауза.
— Ты слышал? — проговорила Сандра. — Или у меня слуховые галлюцинации?
— Мне показалось, что она произнесла какое-то имя. Наша малышка сказала свое первое слово!
— Обычно это слово «папа» или «мама», а не чье-то непонятное имя. Где она только могла его услышать.
— Наверное, она его услышала по телевизору, милая, — сказал Шон. — Дети впитывают все слова, как губка.
И тут ко мне пришло осознание — даже, если я научусь говорить и смогу рассказать свою историю, мне никто не поверит. Меня сочтут психически больным ребенком и поместят в психиатрическую клинику. Я снова поместила глаза на зеленую, куда-то отчаянно ползущую гусеницу. Она занята своим делом, ей надо ползти и ей все равно. Она мудра.
Луч солнца слепит глаза, стараясь увернуться, я высунулась из люльки, перевесила ее и упала на траву. Поднявшись, я пошла. Я снова ощущала землю под ногами! Под своими теперешними короткими и пухлыми ногами! Как надоело сидеть без движения в этой дурацкой люльке! Но я снова иду, посмотрите на меня, это я, и я снова иду!
Будто услышав мой мысленный призыв, Сандра обернулась:
— О Шон, посмотри, наша малышка идет!
Они подбежали ко мне, но я оттолкнула их, что было силы, давая понять, что не нуждаюсь в посторонней помощи. Я изобразила победоносную улыбку. Солнце светило в глаза. Я немного вырасту и сбегу отсюда, уеду в Германию, я разыщу свой дом, своих родителей, друзей, любимых, я расскажу им, что я жива, что я здесь! И они не смогут мне не поверить, они не смогут не почувствовать, что это я! У меня появилась великая цель, ради которой стоило жить. Я только сейчас заметила, что бегу, бегу, не останавливаясь. Пока мои короткие пухлые ножки не зацепились одна за другую и я не повалилась в грязь, издав пронзительный вопль.