Пустыня была непреклонно молчалива перед дварфами, он ни разу не слышал ни единого звука от нее кроме грозного шелеста песчаных бурь, что свирепствовали годами, не выпуская Великий город из своих объятий. Под напором песка стачивался даже бронированный панцирь, отлитый из самых устойчивых сплавов, изобретенных дварфами. Но вот, после той странной ночи, которую Хан едва помнил, с ним произошло столько всего, что он холодел от мысли о количестве нарушенных им запретов.

А этот мир орал. Он кричал и стенал, терзая барабанные перепонки и разум Хана. Чуткий слух просто агонизировал от незнакомых звуков, переполнивших его и начавших выплескиваться, как жидкий метал из формы, отмеренный нерадивым литейщиком. Шепот, шорох, свист, стекот, скрип, постукивание, фырканье, рычание, хрипы. Хануман оцепенел, его мозг просто забился в панике, подобно неровному валу, неумолимо дробящему стенки идеально ровного и узкого коридора.

А всему виной его сестра, которая на пару сотен лет его старше. Она уже вовсю работала в лаборатории и прослыла выдающимся ученым, одним из лучших, гениев, он гордился ей. И вот однажды, когда он крепко спал после последней в его жизни, изнурительной тренировки, где надо было думать только о противниках перед тобой, а не о действиях целых отрядов и групп, в комнату ворвалась сестра, силком его подняла и почти потащила по коридорам. Тогда Хан в последний раз слышал шум турбин, лязг шестерней и мерный гул генераторов. После — все как отрезало. Полностью он очнулся уже в Междумирье, на обломках Межмирового Коридора, в окружении еще десяти дварфов-беглецов. Что ему оставалось делать?