Поднявшись на ноги, я тут же присела на топчан: голова пошла кругом.

      — А еще он не любит гринго! — зло продолжил Луис. — Нечего им делать в нашей стране! Что расселась, пошли!

      С каким же удовольствием я залепила ему пощечину! Трое спутников Луиса рассмеялись.

      — Не нравишься ты ей, коротышка. Да и староват для нее! — ухмыльнулся один из них.

      — Ничего, упрошу Санчеса отдать ее бойцам, быстро станет податливой! — И Луис резко ударил меня кулаком в лицо: хлынувшая из носа кровь тут же залила блузку.

      — Не отдаст, — возразил ему другой. — Санчес противник того, чтобы женщину брали силой. Не выгорит у тебя, коротышка. Да и на плантации ей гораздо хуже придется.

      — А что, ты прав! — И Луис довольно расхохотался.

      Санчеса я так и не увидела: Луис отвел меня в один из домов, где прямо на полу на соломенных циновках спало несколько десятков женщин в одинаковых серых балахонах: мне выдали такой же. Мужчины содержались отдельно, но по утрам нас всех вместе рассаживали в крытые брезентом фургоны и развозили по плантациям. Чтобы избежать порезов, листья коки мы собирали с забинтованными пальцами и почти до темноты лишь с небольшим перерывом на обед. Надсмотрщиками являлись мужчины, бывшие когда-то такими же кокалерос — сборщиками листьев коки. Наш рацион был общим и небогатым: картофель, кукуруза и совсем редко рисовая каша. Приготовленная на мясном бульоне, она считалась чуть ли не пищей богов у изможденных людей. В этом аду я и провела первые полгода с небольшим трехдневным перерывом.