И вот теперь они вместе тонули в трясине Москвы, и всё, что он мог, это держать её крепко, насколько хватало сил. Ибо падает, падает город великий, ставший хранилищем тьмы и мрази, течет отравленная брага похоти из его ран, шлюхи режут себе груди и языки, воры пируют на треснувшем престоле и рыдают о судьбе его, кровь убитых на нем, и прожорливая болезнь стоит у порога, — так в этот час вершится суд над ним.

— Мне порой кажется, что Москва поглотила весь белый свет. – Сказала она. – И я всё думаю, что же это за город такой, не мог же он воздвигнуться просто так, случайно, стихийно? Чем оправдать эти столетия бойни и лжи?

— Я не знаю. – Промолвил Виктор. – Может быть, Москва существовала только лишь затем, чтобы однажды мы встретились, нашли друг друга в змеином клубке её переулков, в мраморном тумане её погостов. Где-то в предвечном блокноте, где фиксируются все судьбы, была записана и наша встреча, и возводились все эти камни, и купола натирались человеческим жиром, сверкая над испохабленной нищей землей, и дробились головы, и кричались анафемы. Вот мы встретились, и Москва, исполнив своё предназначение, рушится, превращаясь в руины и лохмотья памяти.

Она покачала головой. Печаль обволакивала её лицо, за этим темным саваном заостренные черты лица становились еще острее, напряженнее, злее, как у мученицы или зверя, загнанного в угол.

— Нет. – Сказала она. – Это они, мертвые, загубленные ею, требуют отмщения за пролитую кровь.