Он не ответил, только сильнее сжал её руку. Мысли, болезненные, ядовитые, роились в пористой мякоти мозга. Мы лишь мутные, едва различимые пятна. Мы почти растворены в этой жуткой громадности, мы утонули в разливе ее проспектов, похожих на русла древних рек, в переплетении которых скрывался сад, где началось падение человеческое; петли ее бульваров затянулись на наших шеях, эй, шатаясь на эшафоте, я кричу вам всем, кричу о чуме, расползающейся отсюда по всему миру, ощетинившись стягами и мумиями вождей, завернутых в красные саваны, ползущей вслед за башнями, трамвайными венами и эшелонами, но никто не слышит. Да, они смотрят, как синеет мой язык, как лопаются глаза, но крика не слышат, не различают слов, они им не нужны, они не слова хотят слышать, а хруст позвоночника. Вот они, зрители, ползут и ползут из всех щелей, слепые и жадные, соглядатаи смерти. И небо, в котором отражается Москва, почернело, кровь неба льется вовнутрь.
Кровь неба… Они увидели эту картину сегодня утром, еще до того, как начались подземные толчки, когда проснулись в своем странном убежище среди обугленных свечей и тысяч старых пожелтевших книг и журналов. Это была заброшенная библиотека на окраине Выхино. Несколько месяцев назад, приезжая в гости к своим приятелям, что жили там неподалеку, и прогуливаясь по скомканным дворам московского гетто, он случайно натолкнулся на её здание. Ветхое двухэтажное строение готовилось к сносу, на его месте по слухам должны были построить небольшой детский центр, но уже пару лет никто не проявлял к нему интереса, переключившись, видимо, на более прибыльные проекты. Библиотеку закрыли и оставили, как есть, вместе с книгами, мебелью, картотеками, мирно дожидаться запланированного уничтожения. Местные пьяницы, выпрашивающие сигареты и мелочь на перекрестках, и накачанные мефедроном подростки, ищущие укрытие, не смогли пробиться через решетки и железные двери, лишь оставляли поодаль следы своего существования в виде блевотины, пустых бутылок, использованных презервативов и пятен крови. Внутри библиотека осталась неоскверненной, даже стекла в окнах оказались не выбиты. Виктор проявил тогда всю находчивость, на какую был способен: через своих знакомых и их соседей он отыскал бывшую заведующую библиотекой, старушонку с бесцветными глазами, что заплывали за линзы огромных очков, едва стоящую на ногах, уже наполовину погрузившуюся в марево смерти, — она всё время смеялась, разглядывая что-то в загробном тумане. Расчет Виктора оказался верным: старуха хранила у себя копии всех ключей, что когда-либо оказывались в её руках. Он рассказал ей, что возьмет на себя вывоз и спасение книг, на которые всем было наплевать, которые неизбежно погибнут вместе со зданием, и старуха, не переставая смеяться и уходя всё дальше, всё глубже в сладостно влекущий туман смерти, позволила ему сделать дубликат ключа. Несколько сотен книг он действительно вывез, всё, что казалось ему ценным, не заслуживавшим кануть в жерле переработки или в кострах на ближайшей свалке. Какие-то книги он оставил себе, какие-то раздал знакомым, но главное, он получил постоянный доступ в библиотеку, где создал для себя с Лидой незамысловатое пристанище для поздних влюбленных, сокровищницу для сохранения слабого, но еще живого огня, который они обрели на излете жизни. Он позаботился обо всем необходимом: двуспальный матрац, на котором они занимались любовью, теплые пледы, газовая горелка, чтобы варить кофе по утрам, свечи и темные плотные шторы, закрывшие те окна, через которые их могли заметить. И книги, тысячи книг вокруг, и густой, немного пряный запах переродившегося дерева, ставшего словом, который, несмотря на пыль, хотелось вдыхать бесконечно. Лишь тяжеловесный запах старых книг, концентрируясь в закрытом помещении, в силах был перебить вонь Москвы, которую они носили на себе, на волосах, на одежде, на обносках души, как след от невидимого ярма. Высокие потолки подпирались бесчисленными стеллажами, где почивали мудрость и глупость целых веков, сохраненные в распухших от времени томах. Когда ночью они зажигали свечи и, замирая, слушали биение крови в своих возбужденных артериях, это место походило на храм. Снаружи библиотеку окружал вековечный частокол хвойных деревьев, лесополоса, что отделяла жилой район от МКАДа, — они представляли, что прячутся в секретном пряничном домике на краю леса. Они никому не рассказывали об этом, их приняли бы за безумцев, и они хранили свою тайну, превратив библиотеку в мистериальный приют, проводя здесь совместные выходные, предпочитая арендованным комнатам сумрак читального зала, где они были только вдвоем, а весь остальной мир оставался по ту сторону массивной двери и оконных решеток.
