Мне нечего сказать тебе, слов больше нет. Зачем что-то спрашивать, о чем-то твердить, если даже напечатанные на бумаге слова стали ничем, обратились в пыль? Ты увидела всё, что хотела увидеть, и это не иссечь из памяти, не стереть со страниц души. Ты видела то, чем станет завтрашний день. Пускай горят оставшиеся свечи, я смету этот пепел, расчищу для тебя место. Теперь ложись, закутайся в плед, закрой глаза и постарайся уснуть. Я буду здесь, рядом, я никуда не уйду, не оставлю тебя, буду гладить твои плечи, стеречь твой сон. В наступившей мгле мало кому удастся спастись, но пока есть еще немного времени – спи. Вместо слов теперь будет говорить безмолвие, и никто не знает, сколько оно продлится, прорежутся ли новые голоса на омертвелом и жутком просторе или так и сгинут они в позоре молчания, без лиц, без глаз, без языка, и мы примем это, как приговор, как торжественную чашу цикуты. Спи, моя девочка, пока гаснут последние островки света; пока качается на волнах акварельный фрегат, плывущий среди лазури в детском альбоме; пока оголенные смородиновые ветви превращаются в узлы и извивы колючей проволоки. Блуждай в невинных и мягких грезах, пока задыхается лес, пока плавится асфальт, пока ночь шепчет псалмы разбитыми губами, а расстрельные взводы уже полируют цевьё и первые гневные искры воспламеняют поля. Уж если мы так и не смогли обрести дом, так пусть хоть этот окутавший тебя сон станет твоим прибежищем, — в нем нет боли, нет страха, а случайные пугающие видения не в счет, они ничего не значат в сравнении с наваждением, что осталось снаружи. И я надеюсь, ты будешь безмятежно и крепко спать, когда первая водородная бомба упадет на Проспект Мира.