Тема неумения слушать и — что важнее — слышать другого человека — одна из самых принципиальных в творчестве Г.А. Товстоногова. Человеку надо быть понятым и самому понять другого. Откуда та глухая стена непонимания, что вырастает между людьми, казалось бы, близкими и как будто говорящими об одном? Почему добрые, в сущности, и порядочные люди безучастно наблюдают падение и гибель других добрых, порядочных людей? Об этом — чеховские «Три сестры». Человек не имеет права говорить, что ему «все равно». Он не смеет, как Андрей Прозоров — О.В. Басилашвили, пиликать на скрипке, когда полыхает пожар. Равнодушие — вот зло. Инертность — вот гибель. Стена непонимания трагически разъединяет собеседников, влюбленных, родных. Люди говорят, не слушая и не стремясь услышать друг друга. Но и себя они не могут достаточно постигнуть. Доктор Чебутыкин — Н.Н. Трофимов — давно примирился с невозможностью понять что бы то ни было на этом свете, и при всей его доброте такая позиция преступна: она стоит жизни его больным, она стоит жизни Тузенбаху, ранит души. Спектакль не оплакивал чеховских героев и не высмеивал их. Он анализировал смысл мнимого существования, безучастных поступков. Он страстно протестовал против гибельного равнодушия, разъединяющего людей.

Еще одну трагедию непонимания при кажущемся единстве Г.А. Товстоногов, в согласии с Максимом Горьким, развернул в легендарных, не сходивших со сцены БДТ тридцать лет, «Мещанах». Перед началом, под балалаечный вальс, на занавесе высвечивалась овальная фотография из семейного альбома: тесно прижавшись друг к дружке, уютной мирной группой позируют участники действия. А на заднем плане фотографии — декоративный вулкан. Образ единства и образ взрыва умещаются рядом. И как только завязывается действие, становится ясно, что катастрофа и в самом деле неизбежна. Ибо благообразия, зафиксированного на снимке, нет и в помине. Все, что происходит в бессеменовском доме, абсурдно, а для Бессеменова — Е.А. Лебедева — трагично. Напрасно он силится понять, чем живут, о чем мечтают, во что веруют веселый малый Нил — К.Ю. Лавров, раздражительная, обиженная на всех и вся Татьяна — Э.А. Попова, душевно дряблый Петр — В.Э. Рецептер, разбитная жиличка Елена — Л.И. Макарова. Тщетно Бессеменов силится внушить им свои, еще дедами и прадедами установленные и выверенные правила, свой символ веры — не слушают, не слушаются, не вникают. Жить разумно и дельно никто из них не хочет. И хотя ясно, что порядок, который Бессеменов силится отстоять, — заскорузлый, косный, отживший, ясно и другое: молодые, ломая старые моральные нормы и ниспровергая житейский здравый смысл, не в состоянии противопоставить им ни новую мораль, ни новые идеалы. Пустопорожний вздор, абсурд напирает на Бессеменова со всех сторон, и сладить с ним, одолеть его невозможно, впору хоть полицию звать. Наступал момент, когда Бессеменов и впрямь отчаянно вопил: «Полиция!» Его истошный крик выглядел и впрямь абсурдно. Что полиция? Вся жизнь, вместе с полицией, пошла под откос…