Я обернулась к нему, и он подошел ближе. Откашлялся, и я увидела, что он тоже плачет.
-Да, Маруся, он здесь. Мусенька привела его… Он… он всю свою жизнь, пока не умер у меня на руках, любил тебя! И все, чем он мог утешить свое стенающее в боли сердце, это сидеть на берегу моря, разделявшее вас, и думать о тебе. Только о тебе, Маруся! Столько лет… Всю свою жизнь он носил на шее свое обручальное кольцо, и я привез его… Поверь, Маруся, он не мог, никак не мог покинуть страны – его бы просто убили, и это не он – слышишь? – не он взорвал завод!
Кенджи почти кричал, словно, она могла не поверить, но Маруся лишь улыбнулась:
-Не плачь, милый! – попросила она. – Не плачь – я все знаю. И я никогда, ни единого дня не винила Такеши ни в чем! Я любила его и люблю больше всего на свете, больше утерянной жизни, сильнее боли, что пришлось испытать…
И тут замерла она, вскинула взгляд к двери и… засветился он так, как не видела я ни у кого из живущих! Бросилась она от нас, побежала к двери и, точно, очнувшись, кинулись мы за ней.
Маруся стояла посреди холла, и от ее фигурки в белом, точно, сияние исходило, освещая мрак развалин. А по лестнице вниз, точно, с небес, к ней спускался… Такеши. Все в тех же темных брюках и рубашке, молодой и необыкновенно красивый.
-Такеши! – только и прошептала Маруся. – Господи, мой Такеши! Я… я дождалась…
И бросился он к ней, обхватил ее всю, прижав ее головку к своей груди, плача и покрывая поцелуями ее залитое слезами личико. Рассыпались ее волосы под его руками, шептала она что-то, гладя пальцами его лицо, а он глядел и наглядеться на нее не мог, счастливый, наконец, такой, наверное, каким так мечтал увидеть его Кенджи… И вот обернулись они к нам, и их лица были так светлы и радостны, что я снова расплакалась, не выдержав, так, что Кенджи обхватил меня руками. А они улыбались нам, словно, прощаясь, и в этот момент яркий солнечный свет озарил холл, мы обернулись и увидели, пораженные, что вместо глухой стены под лестницей, как будто разверзлась, снова появилась та стеклянная дверь, что вела на террасу, явилось огромное окно рядом с ней. И через них оказалась видна терраса, стол, накрытый белой льняной скатертью, колыхавшейся на ветру, а за столом – люди… Словно, порыв ветра, и хлопнула входная дверь, через которую мы пришли, а эта, стеклянная распахнулась, свет, словно бы вспыхнул ярче, и Такеши, Маруся – они пошли в этот свет, будто, растворяясь в нем. И платье, ее белое платье, так похожее теперь на подвенечный наряд, подхватил ветер…