Боюсь, моя улыбка превратилась в гримасу от неожиданности – Петрович восседал на своем месте, за массивным столом с красовавшейся на нем моделью самолета, раскрашенной в цвета нашей авиакомпании, со сверкавшей на солнце, бившем в окно, хрустальной пепельницей, модной теперь узкой лампой на длинной гибкой ножке и великолепным пресс-папье с сиявшим в солнечных лучах серебряным жеребцом, вставшим на дыбы. Но вот в кресле у стола сидел… Влад Ковальский и широко улыбался моему неприкрытому удивлению.
-Проходите, Машенька, не стесняйтесь! – широко улыбнулся Петрович, и мне ощутимо легче стало дышать. – Присаживайтесь, прошу!
Я присела в кресло напротив Влада. Он улыбался мне, точно, напоминая о произошедшем ночью, но так, как будто, между нами произошло больше, чем разговор. Мне стало ощутимо не по себе, но я изо всех сил старалась держать себя в руках – Петрович ведь просто так не вызовет, и сейчас это важнее моего неожиданного флирта.
-Машенька, вы ведь у нас здесь рейсы объявляете?
-Да, Андрей Петрович, именно так.
-О! Вот-вот, говорите, пожалуйста! – вскричал вдруг он.
-Но я не понимаю… Что говорить? Зачем?
-А вы стишок прочтите какой-нибудь, например. Знаете?
-Знаю, конечно… Сусальным золотом горят в лесах рождественские елки… В кустах игрушечные волки глазами страшными глядят… О, вещая моя печаль… О, тихая моя свобода… И неживого небосвода всегда смеющийся хрусталь…