-Господи Боже, я и понятия не имела, в какой ужас я отправила тебя, беспокоясь о твоей жизни! Спасая ее, я обрекла твою душу… — пробормотала баронесса, закрыв лицо ладонью.

-Мне до сих пор снится его лицо по ночам, его горестные, заполненные проклятьем глаза… Конечно, оправдываться тем, что не я их убил — слишком мало. Но Катарина… Нет, мама, Фогель здесь ни при чем. Совсем. Однажды утром я зашел в госпиталь узнать о ее состоянии, о том, как скоро можно будет с ней работать. Я представлял эту русскую летчицу совсем иной. Я не о внешности, о ней я не думал совсем. Мне представлялся именно солдат вражеской армии в женском обличии. Кто-то упрямый, возможно, озлобленный, с кем очень сложно будет наладить контакт. Правда, я читал рапорт некоего оберлейтенанта Ленца, в котором он отзывался о сержанте Клямер, как о вполне адекватной, способной здраво рассуждать особе. Тем не менее. Видимо, достаточно я навидался этих фанатичных коммунистов! Советские солдаты виделись мне именно такими… Она лежала без сознания с очень высокой температурой — помимо раны на спине и открытого перелома ноги, ее угораздило еще и пневмонию схватить. Жалкое, маленькое существо, накрытое одеялом по самый подбородок! И все же, на несколько секунд она открыла глаза. Взгляд еще мутный, больной… Я много раз в жизни слышал избитое выражение — сердце сжалось. Но тогда, в тот момент, я на своей шкуре испытал, что оно означает. Оно именно сжалось. Да так, что я почувствовал, как из него капельками истекает кровь, обжигая мне все нутро…Когда же я увидел ее во второй раз, готовясь испытать то же самое, я встретил чистые, улыбающиеся — улыбающиеся, мама! — глаза. Она глядела на меня, не отрываясь, ловя каждый мой взгляд и жест, точно, ждала моего прихода все это время, пока меня не было. А потом мне рассказали, что она звала меня во сне… Знаешь, мама, мне даже объяснять не хочется, что такое произошло между нами, между двумя солдатами вражеских армий. По идее, мы должны были убивать друг друга, а мы кинулись друг другу в объятия… Как-то она спросила меня, считаю ли я предательством ее желание выжить, соглашаясь на контакт с нами, с нацистами. В любом другом случае, мама, и таких в моей практике было уже достаточно, именно так и можно было считать. Но я даже не думал о том, что, в сущности, ей и некого было предавать. Страну, которая отняла у нее семью?.. Я просто смотрел на нее и понимал, читал в ее взгляде — она хочет выжить теперь ради меня. О чем она думала, испытывала ли сомнения, мне неведомо. Но я цеплялся за ее взгляд, я ждал его, мне он стал необходим. И я измучился невыносимо. Готовил ее для задания, которое так важно для дяди, и боялся, чем дальше, тем больше боялся за ее жизнь и за свое сердце, которое без нее не выживет. Да, мама, это именно так! Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, знаешь, что никогда я не отличался излишней эмоциональностью. А тут… тут… Я сам испугался своих чувств. А потом понял, что если потеряю ее, если из трусости, из каких-то здравых измышлений откажусь от нее, никогда себе этого не прощу. И плевать мне стало на эту войну, на наши идеи, на Гитлера и иже с ним. До сегодняшнего утра, скрипя сердце, я отправлял Катарину на это задание, но сегодня…