Канарис замялся, вспомнив даже не первую встречу с Катариной. Перед его глазами возникло ее бледное, измученное, смертельно напуганное личико, когда лежала она на операционном столе под криками Мантейфеля, и руки его были связаны покрепче ее запястий, прикованных наручниками.

-Что же было дальше, сынок?

-Ничего хорошего, мама. По крайней мере, для нее.

-Ее пытали? — тихо спросила баронесса. — По твоему приказу?

-Что ты, мама?! Я простить себе не могу, что допустил это, но другого выхода в тот момент для меня не было. Командовал офицер, старший меня по званию…

-Ты испугался?! — вскричала баронесса. — Ты?!

-Нет, мама. Постарайся понять, что возмутись я тогда, помешай, и я уже не смог бы ее спасти. Ни за что.

-Чудовища! — голос баронессы дрожал возмущением. — И это я, это для меня твой дядя спас тебя от фронта, что бы ты оказался на этой проклятой службе!.. Спаси Господь этот несчастный народ, превратившийся в стадо жестоких зверей…

-Ты права, мама, — отозвался Канарис. — Во всем права… Я думал, мама, что спасу ее от гибели, если удастся найти ей какое-то применение здесь. Применение нашлось. Только я тогда еще и понятия не имел, какое оно окажется на самом деле и насколько дорога она станет для меня, эта девочка…

Баронесса пристально и очень грустно посмотрела на сына.

-Действительно, дорога, Франц?

Канарис, отошедший в это время к окну, обернулся.

-Что ты имеешь в виду, мама?