И тут Канарис резко, плашмя упал на асфальт. И в ту же секунду раздались выстрелы.

Я стреляла в Гуго Мантейфеля. В упор… Когда-то, кажется, в другой жизни, дед учил меня стрелять. Сначала из револьвера, потом из охотничьего ружья. Мама возражала, спорила с отцом до слез, но тот лишь пожимал плечами.

-Если ей нравится, Сонечка… — бормотал он в ответ.

А дед… Он наверное, очень хотел внука и всегда играл со мной в мальчишечьи игры. Так и со стрельбой. Он был уверен, что это мне нравится и не ошибался. Я стреляла самозабвенно, истрачивая кучу патрон! А дед радовался моим успехам и твердил, что я — молодец и задумчиво добавлял, что никто не знает, что в этой жизни может пригодиться… В школе ДОСААФ я стреляла лучше всех, совершенствуя и совершенствуя свое умение, с остервенением убивая время, что бы слишком рано не возвращаться в провонявшую кислыми щами общагу. Инструктора меня не хвалили, но я знала — они довольны, что могут похвастаться хорошим стрелком. На фронте же мне практически не приходилось стрелять в людей. Так, что бы в упор. Летчики в самолетах. Там и лица не видно — шлем и очки. Словно, и не живой, просто враг без глаз, улыбки, голоса… Бригадефюрер Мантейфель прочно ассоциировался для меня с болью, жуткой непереносимой болью. А еще с криком. Громким, безжалостным, отдающимся в ушах. И я стреляла, как в плохом сне замечая, как отлетают брызги крови от его груди, живота, как чернеет от нее его и без того черный мундир. Но не за боль, не за крик — за Канариса, за себя, за то, что он хотел и мог отнять. И еще я видела, как растерявшийся пограничник стал отступать, безрезультатно нащупывая кобуру своего пистолета, как перехватил автомат и начал стрелять в меня второй солдат, как выскочил из машины шофер Мантейфеля, на ходу выхватывая пистолет. Я слышала, как начал стрелять Канарис. Но все смотрела и смотрела, как падает на асфальт Мантейфель и на лице его застыло удивленное выражение… Шофер упал первым — Канарис убил его выстрелом в голову. Я подняла пистолет, и он показался мне страшно тяжелым. Уже раненый в ногу, хромая и почти падая, пытался стрелять автоматчик. Очереди полосовали асфальт, пули отскакивали, а я смотрела на офицера пограничника. Канарис ранил его в ключицу, кровь хлестала, а он так и не успел достать пистолет. Я выстрелила, автоматчик, наконец, рухнул ничком, и я услышала, как загремел об асфальт его автомат. И тут я увидела, как Канарис целится в офицера.