В слабом, жидком рассвете нового дня перед ним стояла Тамара в привычном для нее темно-синем ворсистом халатике, вполне нормальная, с головой на плечах. Бледная, застывшая, как неживая, она спокойно смотрела на него, сжав тонкие губы в одну горизонтальную полосу. Она села рядом на широкую, выдвинутую из дивана кушетку, на одной стороне которой лежал Павел.

  — Доброе утро, — пробормотал Павел. – Удалось уснуть?

  Она помолчала и сказала:

  — Нет… всю ночь мучилась… Я знаю, ты узнал мою тайну…

  Павел задрожал. Она продолжала:

  — Знаю… но только об этом никому не говори…  У меня это давно… только муж знал об этом… и больше никто. Никому не говори.

  — Тебе это помогает заснуть?

  — Когда как… иногда помогает… Сегодня не помогло.

  — Голова тебе мешает жить?.. Противоречит сердцу, чувству жизни?..

 — Наверное, так…  О Боже, как же мне тяжело и плохо!.. – она закинула голову, вытянулась и закрыла глаза.

  Теперь она была перед Павлом почти прежняя, близкая, привычная, горячо любимая. Он обнял ее, стал целовать…  Она не сопротивлялась, вяло отвечала ему и позволила расстегнуть ее халатик. Продолжая ласкать ее тело… Павел заметил… заметил… эту бледную, чуть оранжевую полоску вокруг ее шеи…  Да, именно в этом месте голова отделилась от шеи… Пыл испарился, Павел  отстранился и лег рядом.

  Долго они лежали так в разливающейся бледно-синей и грязной жидкости рассвета, каждый думал о своем. Потом Тамара медленно встала и пошла умываться, Павел начал заправлять свою постель. Привел себя в порядок и, взяв в руки книгу, сел на диван. «Ну что ж, — думал он, — я немало видел всякой чертовщины, чтобы придать слишком большое значение сверхъестественному дару Тамары «отвинчивать» свою голову. Во мне самом сидит поганая тварь, мучающая меня почти постоянно. Но живу же?.. Почему же и сейчас мне не продолжать жить и любить Тамару? Она-то в чем виновата?».