— Это мои любимые часы, — добавила Тамара, — я по ним живу, дышу, работаю и отдыхаю, — и смахнула с их поверхности несколько пылинок.

  Павел кивнул головой и сел на предложенный ему диван. Тамара села рядом и повернулась к нему:

  — Ну, рассказывайте: как живете, как продвигается ваш роман?

  — Спасибо… Живу трудно и пишу трудно.

  — Аня как к вам относится? Не обижает?

  — Нет… нас сблизило несколько общее горе.

  — Да, я понимаю… Ну ничего: пройдет время, уляжется боль, и вы начнете новую жизнь.

  — Да, наверное. А вы как? Не думаете уходить на пенсию? Отдохнуть?

  — Пока нет: на пенсию не проживешь.

  — Да, конечно. А как здоровье?

  — Так себе, бессонница мучает.

  — Давно?

  — Да, уже много лет. Где я только не лечилась, какие лекарства не принимала – ничего не помогает. А у вас как со здоровьем?

  — Сердечко… тоже давно пошаливает, но жить можно.

  — Да, в наши годы всегда что-нибудь да болит…

  — Да.

  — Ну, я пойду на кухню, приготовлю чай. Вы не против?

  — Нет, конечно.

  — Осмотритесь, потом я вам покажу другую комнату.

  — Спасибо.

  Тамара ушла, а Павел стал осматриваться.

  Сразу обратил внимание на большой портрет, висевший на левой стене, над пианино. Это был ее ранний портрет, но довольно странный. На черном фоне выступало лицо Тамары и верхняя часть тела, одетого в блузку, расписанную под цвет морской волны. Лицо умное, серьезное, красивое, но несколько суховатое при всей своей женственности. Параллельно идущие голубые, извилистые линии волн на блузке придавали ему на темном фоне что-то неопределенное, непостоянное, даже зловещее.