— Я вещи свои забирать не буду, они тебе пригодятся.
— Нет, Паша, я так не могу: заберешь, когда сможешь.
— Нет, я не заберу.
Смотреть на лица бандюг из Петербурга уже не хотелось, и Павел предложил поставить старый испанский фильм «Пусть говорят» с чудесной музыкой и песнями Рафаэля.
Под звуки бойкой и зажигательной мелодии любимая вдруг обняла Павла, и они слились в долгом и страстном поцелуе. Как будто ничего не было, как будто ничего не решили, а вот только-только встретились и соединились в одном взаимном чувстве. Потом она отстранилась от него, Павел хотел обнять ее еще раз, но на этот раз ее руки несгибаемо оттолкнули его. Павел взглянул ей в лицо — сузившиеся глаза, сжатые губы, заострившийся нос, злое, надменное, мрачное лицо. Как… как тогда, ночью, в зеркале, отражение максимально требовательной к человеку Максумовой, которое разрушало и , наконец, разрушило их только складывающиеся отношения.
— Павел… ты не сдержал слова… не бросил курить… ты не можешь быть моей опорой в доме… и вообще — ты не тот, кто может быть моим мужем….
Она это говорила каким-то особенным, бесчувственным, полумужским, голосом, абсолютно лишенным тех душевных интонаций, которые всегда были ей присущи. А руки… руки тянулись к Павлу, хотели обнять его, губы нервно подергивались в немом стремлении к поцелую…. Он опять обнял ее, и опять был отброшен прочь. Тело, душа Тамары звали его к себе, а холодный разум отталкивал, трезво считая, что они не пара.