Перед ответвлением на Танжер, входя в крутые повороты, в кресло начинало вдавливать, словно мешок цемента наваливался всей тяжестью, при этом слышался упреждающий женский голос: «Берегите шею!» Когда пневмокапсула, преодолевая воздушную препону, возвращалась к бесшумному ускорению, я врастал в литое кресло. На приборной доске высвечивалась скорость 275 км/ч. Перед глазами начинали проноситься арки сварных швов – в глазах рябило и, с невозможностью вобрать лишнего воздуха, продолжала кружиться голова. Вымершая ссылка заставила меня упросить Турбиныча воспользоваться его пригласительным билетом на африканский тоннель, чтобы расставить точки над и.

После того, как моложавый сотрудник НИИ, оставив после себя полнейший криндж, вышел из офиса, в приёмной появились двое. Ими оказались артисты малого народного жанра; и пришли они в редакцию, чтобы поучаствовать в празднестве по случаю оптимизации народного фронта. Муниципальным службам выделили средства на проведение кампании под названием «Уют-марафон», вот они и должны были принять участие в костюмированном шоу вместе с остальными народными артистами.

То ли оттого, что Валерий Петрович не смог вернуть Тодосия, судьбой которого распорядились власти, выслав его из страны за салфетку, брошенную другим иностранцем, то ли по представлению и рекомендациям лиц, совершенно не причастных к международным делам, а так только – всё по мелочам: по вопросам досуга в обществе – актёр, играющий зайца, теперь находился в сотрудничестве с новым своим напарником по сценическому образу, который представился Ворлоком. С лицом во время оргазма, затуманенным взглядом и с одним дредом поверх высокого лоснящегося лба, он сел и придвинулся к шеф-редактору, которому, пульсируя синей жилой на своём жёлтом виске, протянул хилую бледную руку. Оставив Валерия Петровича стоять в дверях, он рассказал, что участвовал в шоу «Ненужный фальцет»; работал анималистом в детской сказке, показал даже в доказательство на своём глиняном предплечье наколку с лисьей головой и надписью: «Лиза». Валерий Петрович присел на стульчик, оставшись в тени партнёра, который продолжал говорить, что не отказался бы от участия в сценическом шоу на потребу дня, лишь бы сулимый гонорар не расходился с действительностью. Из своего африканского плетёного рюкзачка Ворлок достал маску гиены, и, чтобы не сразу быть поверженным, нацепив её, начал издавать рычание, сотрясая воздух. И шеф-редактор, и Валерий Петрович с интересом наблюдали, как он вынимал свой золотой запас:

— У меня есть ещё голова зайца, и алиментщика; есть вот такая, правда, не знаю, кто это такой, похоже на индейца, – он доставал прорезиненные и проклеенные газетной бумагой маски каких-то идиотов, пока запас не иссяк, а шеф-редактор, приподнявшись над грубой наваленной кучей у себя на столе, – не вставил свои пять копеек:

— Алиментщика, это любопытно. – Он выдержал паузу, вчитываясь в резюме, затем перевёл взгляд на Валерия Петровича, сказав тому, чтобы берёг молодого артиста, так как это будущий голос России. — Вопрос решите в бухгалтерии. А теперь, пошли вон!

Не ждав столь быстрой развязки и поняв ситуацию правильно, артисты обговорили фронт, возложенный на них со стороны редакции, на которую, в свою очередь, власти возложили опеку над скаутами.

— Открыть сердце? Как я его открою, я же русский?! — Парень оказался туповат. Валерию Петровичу стоило больших усилий чтобы преподать урок актёрского мастерства.

— Тут либо открывается аорта, либо проливается душа, понимаешь? – с ощущением полнейшей безысходности донести что-либо до человека, не имеющего представлений, Петрович потерял интерес. Умывая руки, он сказал: — Ты есть-то будешь?

— Нет, вы объясните мне, как это открыть сердце? Что это значит? Вы хотите, чтобы в него наплевали?

— Стоп, Ворлок, – осадил артиста Петрович, вытирая полотенцем лицо. — Во-первых, я от тебя ничего не ожидаю. Во-вторых, ты ведь сам сказал в редакции, что участвовал в детских сказках анималистом. Ты когда-нибудь играл на сцене малого академического театра?

— Естественно! – отпустил с видом номинанта на лучшую ростовую фигуру необременённый умом талант.

Ах, как знакомо это «естественно». Казалось бы, ну что тут такого, чтобы так отвечать? По большому счёту – ничего особенного. Хотя, если вдуматься, что тут естественного, когда человек считает, что сцена без него не сможет просуществовать? Что тут естественного, когда понятие Президент пришло к нам с берегов Атлантики, пугающей своей нерасторопностью? Что тут естественного, когда Государство соприкасается со своими гражданами только через жернова налогового бремени или выбиваний банковского долга? В остальном, государство – это титульный лист, музыка, не совпадающая с биением сердца, внутренним состоянием души, за которым должны стоять гордость и высокое чувство морали! «Скоро ли вы поймёте это?» – «Естественно». – «Часто ли вы будете об этом говорить?» – «Естественно». – «Не кажется ли вам, что нас крупно обломали?» – «Естественно». А человека, у которого ещё не отняли чувство меры, естественно ли депортировать на сотню лет лишь за то, что с его государством не покончено? Прежний напарник Петровича – он ведь хотел накопить на снегоход. Как прост Тодосий и дивен! Его игра на сцене – безупречна! Петрович мог просто подойти к нему и тихо шепнуть на сцене: «Слушай, ты будешь уже шевелиться? У тебя здесь реплика, а ты жеманничаешь». – «На заре, на заре можно было подсидеть кого-то мне!» – играл Тодосий современного Гоголя, и Валерий Петрович не соглашался с его словами; а режиссёр начинал измываться: играют слишком дерзко, запретно, что не вписывается в нынешние стандарты ценителей «Патриотизма Мориарти». Противление смерти подобно, и тогда Петрович уходил со сцены доигрывать в гардеробную, и получив брошенной в грудь лососиной оплёткой – уходил из театра. Терпение Петровича лопнуло, когда, подрабатывая на съёмках какого-то телешоу, на тринадцатом дубле анималисту тигры сломали челюсть за то, что тот был в костюм льва. В больницу его отвёз Тодосий, а потом с Валерием Петровичем они приносили ему бананы и кефир. Приятно, когда льву приносят бананы и кефир, и передают в лапы лично…

Держа жирную сковороду под струёй воды, Ворлок шевелил кадыком, нашаривая у себя голосовые связки.

— Как же мне открыть сердце, ведь я всего лишь копипастер? – Петровича новый партнёр по идиотизму начал часом раздражать:

— Да ты сковороду-то мой, пока горячая течёт, – сплюнул он на лаппатированный фартук. 

Ворлок набрал в лёгкие воздуха и выдохнул.

— Мой отец бы сказал, что я учусь пению. Голосовые связки – это дар. — Неунывающе, горе-артист повернул голову к Петровичу: тот, сидя в майке, свернул газету мухобойкой.

— Жарко сегодня, – прихлопнул Петрович жирную муху, размазав её на деревянной разделочной дощечке, – вот тебе и не поётся… а не поётся, сказать по-честному, – примерился Петрович к другой, – потому что ты спешишь стать артистом.

— Не поётся мне, потому что у меня нет голоса, – тихо опустил руки лицедей.

— Вокальные профи тебя убьют за такие мысли. Ты не пальцем шитый, – вверив остаток грязной посуды горе-артисту Петрович потеребил его дред.

— Так вы будете со мной заниматься? – ударившись, промямлил сухопарый паренёк.

— Для начала помой ещё и кастрюлю… и разделочную доску ополосни с мылом… затем смирись…

— Смириться?

— … с тем, что в тебе никто не нуждается. — Петрович глянул на занавеску и тут же схватил мухобойку: — Не нуждаюсь в тебе. Значит… значит, я гость в этой жизни, – бил он дрозофилу. — Сознание твоё – это тебе не малина у ручья. Петь нужно не омерзительно, а сознательно, и не ловить приход в микрофон. Усекаешь, кофе-пастор? Твой отец ­– умный человек, раз так говорит.

Капсула начала слегка притормаживать и, миновав ещё несколько метров, – остановилась вовсе. В белой майке, с влажным взглядом, в руке – коктейль Молотова, меня встречал марокканец. Огромный, расползающийся на всё его лицо треугольный шрам, заходящий на самый бронзовый череп – одной рукой он помог мне выбраться и встать на дощатую платформу, другой – выставил культю, чтобы я коснулся её в приветствии. Мжбанго, как звали бербера с коктейлем Молотова и с лепёшками гашиша, готов был дать любой отпор. Чудак уверял, что знал семь языков, хотя впоследствии оказался не очень разговорчив. Немного сопроводив меня по пыльной дороге до автобусной остановки, он указал в сторону города. «Крыша не должна ехать, иначе будет протекать», – сказал он и, вернувшись к месту, где мы встретились продолжил бдение…