Комолово. Рассказы.
Фа мажор септаккорд

В тот день, день бессовестно пасмурный и пустой, отец по обыкновению что-то нашептывал плакатам на стене. Тем же вечером, вечером жарким и безветренным, ему показалось, что плакаты вдруг зашептали в ответ.

А ночью все вернулось на свои места — ночью ребенок рыдал, не успокаиваясь. Отец сидел рядом и менял струну на потертой гитаре: взгляд отстранен, мысли далеко-далеко… Матери не было — она умерла год назад во время Скупного Ливня.

Перетянутая струна лопнула, зазвенела. В секундном звоне: они вместе поступают в институт, вместе отчисляются после первого курса, вместе играют в подвальной рок-группе, — он на гитаре, она на барабанах, — вместе перетягивают жгуты на руках, вместе переживают ломки, вместе выздоравливают, вместе бросают курить, вместе снимают однокомнатную квартиру, вместе начинают воспитывать сына…

Струна ударила по лицу. Звук пропал. В тишине: железный крест на земляном холме, единственный друг у могилы и новый долг за скромные похороны пустого гроба.

— Однажды наступает момент, — отец взял новую струну, — Когда оказывается, что в песнях поется про тебя…

В ответ плач сына, давящий на перепонки.

Со стен смотрели выцветшие плакаты: Цой, «КиШ», Летов, Науменко, Хой. У стены стояла пыльная барабанная установка. В неокрашенное окно залетал тополиный пух. Ребенок проглотил его и ненадолго замолчал.

— …эти песни… — отец нервно крутил колок. — Ты слушаешь их не из-за того, что от них легко сейчас, а потому что с ними было легко тогда…

Ребенок завизжал, завыл на высокой ноте. Потом успокоился.

Вскоре стемнело и уже никто не плакал — лишь изредка икал или шмыгал носом. Отец догадался, что сын рыдал из-за голода, а не из-за Наташи, и пошел за продуктами.

У светофора встретил двух случайно оказавшихся на районе представителей «среднего класса»: упитанного мужчину в кофте «Армани» и женщину в черном платье. Средний класс засмущался… Засмущался длинных сальных волос отца, щетины и футболки с надписью «Панки не умирают».

Бесконечным потоком неслись машины… Прошла минута, две, а светофор до сих пор горел красным. Три минуты…

— Он не работает уже неделю… — признался отец и перешел дорогу, останавливая автомобили рукой.

В соседнем дворе спустился в подвальный продуктовый. С легких металлических полок взял лапшу и пюре быстрого приготовления. Из холодильника достал самое дешевое молоко.

На кассе продавщица в домашнем халате спросила, нужен ли пакет. Отец отказался. Продавщица посмотрела на него, вздохнула и положила на пачку лапши конфетку.

Когда вернулся домой, первым делом накормил сына. Потом лег с ним на колючее покрывало — лежал два часа, глядя в потолок и иногда почесываясь. Думал о предстоящем фестивале бардов, на который подал заявку. «Первое место получит шестьдесят тысяч рублей. Шестьдесят тысяч рублей»…

Мысли стали расплываться, ускользать. В полудреме чудилась смесь из странных образов и звуков. Казалось, сон был поверхностный, не глубже ямки, и новый день словно наступил ночью: начался с въедливого звука в голове — грохота, от которого выгибается спина. Потом появился еще один звук — тонкий, как комариный писк. Шли часы, годы, столетия, отец ворочался. Чудо почти родилось — оно готово было вырваться… Но вдруг встало солнце. Наступило душное утро. Грохот в голове исчез, комар улетел в распахнутое окно…

Заплакал сын. Отец проснулся и посмотрел на часы — полтретьего. Прислушался к плачу… Услышал чудо: сын словно напевал мелодию, хныкал в разных тональностях и отбивал пяткой ритм….

Отец включил свет, схватился за гитару. Стал подбирать мелодию. Пару раз криво сыграл, что получилось. Подумал: «Это Наташа, только из нот». Хотел записать мотив, но не нашлось ручки. Выключил свет и в непонятных ощущениях заснул.

———

Утром первым делом стал наигрывать мелодию. Через час понял, что не слышит и не видит ребенка. В спешке начал искать. Нашел за барабанной установкой — сын сидел, облокотившись на цилиндр, и смотрел в пол.

Не вовремя запищал дверной звонок. Зная наперед, отец взял сына на руки и поспешил открыть. На пороге стояли и мужчина и женщина. Органы опеки.

— И снова здравствуйте, — женщина показала документы.

— И вам, Татьяна Игоревна, — ответил отец, отступая в сторону.

— Ну… Как у вас тут? — она посмотрела на треснувшие деревянные стулья, на пыльный пол, проверила заплесневелую кружку «Химера» в раковине.

— Фантастически.

— Этим ребенка кормите? — спросил мужчина, указав на пакет с пустыми коробками от лапши.

— С ума сошли, Дмитрий Никитич!? Думаете, я этим буду сына кормить?

— Пока не вижу следов здоровой пищи.

— Так все выбрасываю! Вместе с памперсами. Сами знаете, расходник… Поел — покакал.

— А чистые памперсы имеются?

Отец отвел гостей в ванную. Показал пачку подгузников.

— Но тут только один, — заметила Татьяна Игоревна.

— Один не ноль. Сегодня пойду за новыми. И завтра, кстати, зарплата придет…

На самом деле, никакой зарплаты никогда не приходило, и никакой работы никогда не существовало. По документам, отец работал администратором в маленькой звукозаписывающей студии, которая зарабатывала на квартирниках, громко именуемых «концертами». Хозяином студии был давний друг семьи, согласившийся номинально выплачивать отцу двадцать тысяч рублей в месяц — по сути, половину месячного заработка всей конторы. Отец действительно провел пару дней на студии, показываясь опеке. Иногда брал у кого-нибудь, якобы в долг, десять тысяч наличными, показывал их инспекции, а потом возвращал деньги обратно. В общем, исхитрялся, как мог.

— И, напомню, — продолжал отец, пока Татьяна Игоревна осматривала ребенка. — Уже через несколько дней фестиваль! Я, вот, как раз песню готовлю… Победную! Хотите послушать? Давайте сыграю…

— Мы пойдем, — ответил Дмитрий Никитич. — У нас таких, как вы, еще куча.

— Конечно-конечно…

———

Два следующих дня прошли без сна. Казалось, песня получается непохожей на все, что было до этого. И стихи, на удивление, родились сразу. А еще отец решил, что никакой аранжировки не требуется — достаточно будет гитары.

Вечером, на площади у грязного памятника, начался фестиваль. Зрители раскачивались под невнятную песню толстого барда. За кулисами отец пил подарочное пиво и разговаривал с другом. Сын в стереонаушниках спал в коляске.

— Это лучшее, что я делал!

— Ты каждый раз так говоришь.

— Нет-нет… Ты поймешь, о чем я.

Ведущий объявил выход отца. Тот допил пиво и направился к сцене. Постучал по микрофону. Подключил гитару. Инструмент затрещал и замолк.

— Всем добрый вечер! Песня называется «Вороны».

Начал играть. Играл безошибочно, точно, закрыв глаза…

На припеве увидел в толпе Наташу — она стояла в выцветшей футболке «Агата Кристи», терла друг об друга кулаки и плакала. Отец тоже заплакал.

Зрители молчали. Молчали от смущения и необъяснимого стыда за слезы выступающего. Отец, конечно, воспринял все иначе:

— Спасибо! Спасибо, друзья!

Домой он шел расхлябанной походкой, с перегаром рок-звезды, везущей детскую коляску, и уверенностью, что слушатели точно отдадут свои голоса ему. «Осталось только пережить ночь до оглашения итогов».

Зайдя в квартиру, даже не снял обувь. Сразу направился к плакатам:

— Да, братья, каюсь… Сыграл на бардовском фестивале… Но и вы представьте, что я пережил. Это совсем не проверка на верность року— когда годовалый сын весит как наперсток. Весь смысл пропадает, понимаете? Его словно и не было. Смысл сейчас — просто выжить. Как под обстрелом! А я, считайте, в окопе умудряюсь по струнам бренчать. Разве это не настоящий панк?..

Ночью приснился сон:

Ребенком, он сидел на даче. Точнее даже, не на даче, а за оградой — и не ребенком, а подростком. Рядом сидел то ли Цой, то ли Науменко, и плакал ему в плечо.

— Ну что же ты… — успокаивал молодой отец. — Брось…

— Но ведь я умер…

На это было нечего ответить. Отец обнял мертвого музыканта и разревелся.

Потом появилась квартира бабушки — маленькая комната, наполненная стульями. Отец прошел чуть вперед, и внезапно стулья оказались заняты. В первом ряду сидели Цой, Горшок, рядом с ними Летов. В следующем ряду Науменко, Дягилева, Башлачев, Тальков, Хой. Отец не стал садиться на свободное место, — крайний стул в последнем ряду, — а просто встал поодаль.

В комнату зашел Курехин и чем-то смазал сидящим пальцы.

— Сергей… Это… Это вы… — прошептал отец.

— Давай палец.

Курехин вернулся к первому ряду и попросил музыкантов поднять руки. Затем достал спички и стал поджигать мазь. Отец удивлялся, почему никто не кричит или хотя бы не морщится… Когда очередь дошла до него, он застонал, подпрыгнул, попытался сбить огонь.

— Самозванец. — подытожил Курехин.

Подошел Горшок. Прошепелявил:

— А кто песню-то сочинил?

Со стула встал Цой, и, не поворачиваясь, добавил:

— Ты или твой сын?

Отец проснулся.

———

Весь день он ходил по квартире и напевал мелодию. О результатах голосования не думал. Теперь вообще потерялась всякая идея: если и выиграет, то проживет сытым еще год, а дальше снова придется что-то придумывать… И песню эту никому не продашь… Да никто и не купит ворованное…

Вечером собрался с силами, посадил сына в коляску и пошел узнавать результаты фестиваля.

Начался ливень. Мокрые барды одиноко стояли у сцены. Никто из слушателей не явился на церемонию награждения. Отец попытался забежать за кулисы, чтобы погреться.

— Нет. Не пущу! — зарычал охранник, перегораживая вход.

— Я вчера выступал!

— Говорю же — нет.

Отец махнул рукой и ушел.

— Хоть помоешься! — крикнул вслед охранник.

Барды топтались на месте — каждый надеялся на победу и каждый боялся о ней думать.

— Дорогие друзья! — ведущий окинул взглядом мокрых музыкантов. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы узнать победителя тринадцатого фестиваля «Нота надежды»…

Отец снова подумал о песне: даже если и выиграет, награду не возьмет. Да. Не возьмет.

— Итак, — ведущий выдержал паузу не в том месте. — Победителем тринадцатого фестиваля «Нота надежды» становится Кирилл Вутовин!

Победитель зашлепал по луже и встал у сцены.

— Поднимайтесь! — ведущий помахал сертификатом.

— Давай сюда… — устало ответил Кирилл Вутовин. — Кости ломит.

Отец плюнул в лужу и развернул коляску.

———

«По-большому счету, — думал он, лежа на кровати, — ничего не поменялось…».

Взгляд упал на барабанную установку.

Вспомнилось, как Наташа запрещала помогать ей в сборке и разборке инструмента — говорила, что каждый винтик находится на своем месте, и никто, кроме нее, не может прикасаться к барабанам…

Отец принялся выкручивать винтики, менять их местами, тусовать… Улыбнулся, потом рассмеялся. Смеялся, долго, громко. Смеялся так заразительно, что засмеялись и плакаты: Цой смеялся тихо, икающе, Горшок ржал, обнажив беззубый рот, раскатисто хохотал Летов. Даже проснувшийся сын впервые пискляво засмеялся. Отец успокоился, вытер слезы. Стало не по себе… Сын тоже затих.

А плакаты и не думали успокаиваться — задыхаясь, они все громче гоготали. Надрываясь, почти кричали. Отец закрыл ребенку уши, сжался сам, и, конечно, не слышал, как в это время настойчиво звонила в дверь Татьяна Игоревна.

Двое полицейских ворвались в квартиру. Отца и сына, испуганно косившихся на плакаты, нашли в спальне. Татьяна Игоревна запричитала:

— Бедный ребеночек…

Через пару минут, на кухне, отцу под нос пихали какие-то бумаги. Сын сидел на коленях.

— Я не буду ничего подписывать, — вздыхал отец.

— Значит, поедем в отдел.

— Но ведь мы и так в него поедем…

— Самых хитрый, что-ли? Вообще, почему дверь сразу не открыли? Сами себя загоняете…

— А что я сделал-то? Вы же недавно заходили. Вроде все нормально было…

— Нормально? — вмешалась Татьяна Игоревна. — Один подгузник?

— А почему сразу не сказали?

— Так бумаги оформляли…

В спальне вдруг застучали барабаны. Сначала тихо, еле слышно, будто подзывая, потом громче, ярче, требуя обратить на себя внимание.

— Что за звуки?

— Ма-ма! — заулыбался ребенок.

— Заговорил! — вскрикнул отец.

Полицейский и Татьяна Игоревна пошли на звук. В ободранной комнате тряслась ударная установка. Всюду летала пыль. Мембраны выгибались, грохот нарастал, из тарелок высекались искры.

Оставшийся на кухне полицейский приказал: «Выключай!», — и заглянул в прихожую.

Под обезумевший грохот отец схватил ребенка, вскочил со стула и выхватил из кобуры офицера пистолет. Тот обернулся, посмотрел на направленное в его сторону дуло и поднял руки. Не опуская оружия, отец вышел из квартиры и побежал по ступенькам вниз.

Небо было темное, все в тучах. У подъезда стояла полицейская «буханка». Отец побежал к трассе, ведущей за город. На полпути зазвучали сирены. За углом замигал красно-синий свет. Скрываться было негде. Назар прижался к стене, посмотрел под ноги. Увидел открытый люк. Спустился.

В тоннеле тускло мерцали зеленые лампы — тут начинался новый мир, которому не было конца… И вдруг Назар с ужасом понял, что не видит и не слышит ребенка.

Над головой с грохотом захлопнулся люк.