Славный деревянный домишко, весь облепленный снегом, с высоким фронтоном и башенкой стоял одиноко возле самого леса. Много лет назад в этом доме вместе с женой и двумя сыновьями жил дядин прадед, политический, попавший в Белозерск на поселение. Я помню его на фотографиях. Белесый, кряжистый, с густой окладистой бородой, он много работал:  рубил лес и плотничал, или брал лодку у местного старосты и ходил на воду. Внутри дом оказался мрачноват. Комнат было четыре. Добротная мебель из дерева, резная, покрытая лаком, сделанная самим дедом, давно стояла запыленной. На кухне из большого окна виднелся лес.  Над обеденным столом висели сковороды, жестяные кружки и прочая утварь.  Дядя рассказывал, что дед, внезапно заболев, и предвидя кончину, отправил жену и детей на материк, а сам начал потихоньку копить на похороны, и продавать мебель. Но болезнь быстро взяла свое, продать он успел только кухонные табуретки. В углу слева от обеденного стола все также стояла его кровать, в последний раз уже после смерти заправленная служителем церкви. Над кроватью висели часы, церковный календарь и вышитые шелком картины с изображением кельтских орнаментов. У самого входа пылилась небольшая печурка, на ней возвышалась стопка журналов «Северная звезда», одно из немногих печатных изданий, привозимых в ту пору на полуостров. Чтение было единственным утешением деда в последние дни. Дом долго пустовал. Все здесь, и стены, и мебель, казалось, давно привыкли к своему одиночеству. И смотрели на меня как на варвара, нарушившего покой их бессмертной жизни.