-Может и не подкапотник, да не святой, — отозвалась она, и снова попыталась меня обнять.

-А ты с подругой познакомь его — посоветовали из толпы.

-Зачем с подругой, я и сама на тело не скупа! Снова хохот.

В тот вечер Оксану я все-таки выпроводил. На мое счастье она ничего не наклеветала про меня Чулкову. Но попытки втереться в доверие, чтобы позлить Чулкова, она не прекратила. Я старался быть вежливым с ней, впрочем, как и со всеми. Люди, жадные до второсортных новостей, пустили про нас какие-то неприятные слухи. Всеобщая развращенность, поглотившая и меня, действовала мне на нервы. Внутренне, я был один, и потому находиться в лагере было все труднее. Мне некуда было бежать от этих людей. Эпидемия же, похоже, только набирала обороты. В то, что все это скоро закончится, я уже не верил. Я стал замкнут, нелюдим, и жил, как во сне.

Бог, который живет в людях.

Я часто вспоминал Натали после, когда уже вернулся домой в столицу. Она была тем призрачным светом, что, подобно галлюцинации, туманит сознание. Светом мягким, рассеянным, источник которого трудно сразу понять, объяснить умом его происхождение, как трудно мне и теперь объяснить магию этого человека. Всякий раз, когда я пробую рассказать о ней, с трудом подбираю слова. Потому что всякая тайна, которой коснулось слово, теряет свой магический блеск, как теряет аромат цветок, сорванный и выброшенный на землю, становясь уже делом общим, расхожим. Ну, во-первых, она была, как говорят, из простых, служила рабочей на кухне в лагере. Родилась и выросла Натали (так, по Бунину я решил ее величать) здесь, Арказасе, в семье шахтера. Красоту ее я разглядел не сразу. То была гармония черт простых, так что ни художник, ни скульптор не вздумали бы оставить их ни на листе, ни в чертогах памяти. Такие лица не обманывают прелестью, но долго щадит их старость. Натали сошла бы за купчиху Кустодиева, но была простовата в манерах и выдавала себя слишком бесхитростным, прямодушным взором. Была в ней особая магия, не подвластная ни рассудку, ни Богу. Она была словно печка, всегда теплая, всегда добра к людям. И мир вокруг нее казался бесконечно светлым, а жизнь – простой дорогой, не требующей долгих раздумий. Я часто наблюдал за ней украдкой, во время работы. Какая счастливая, незрячая машинальность! Я же, всегда обнаженный, искалеченный думами, бесталанно осмысляющий собственное бытие, завидовал ее простоте. Глупость, но почти гениально!