Видения сменялись одно за другим, и благодаря им, Мэри, наконец, понимала, что значит жить рядом с НИМИ, и ее прежние попытки приблизиться, выразившиеся в ее рисунках, казались ей теперь такими наивными, глупыми, совершенно не способными отразить те чувства, которые она испытывала теперь. Уходя в сны, она по-прежнему видела все ту же маленькую квартирку с красной комнатой, а потом крохотную кухоньку, заваленную грязной посудой и бесчисленными кружками, чашками и стаканами из-под кофе и чая. И она прибиралась там, пока хозяев не было дома, готовила обеды и ужины, раскладывая приготовленную еду в чистую, наконец, посуду. Она видела, как они радовались этому возникшему уюту в их холостяцкой берлоге, любовалась Эдди, с аппетитом уписывавшего ее самодельные тортики, за неимением духовки, приготовленные из продававшихся в соседней кондитерской готовых коржей, и самодельных же кремов, смешанных из сметаны, сахара и какао. Они даже и не подозревали, что из дешевых продуктов, на которые они никогда даже внимания не обращали, можно приготовить вкусный обед и чудесный десерт!

А когда выдавались свободные дни, они гуляли…

…Никогда в жизни она не была так сладостно, так волшебно счастлива! Однажды Эдди нашел этот полузаброшенный парк почти за чертой города. Судя по всему, когда-то там находилась чья-то усадьба. Никто из них не знал, что с ней и с ее хозяевами сталось, почему все оказалось в запустении, но на месте разрушенного дома открыли небольшую площадку с аттракционами – дешевыми каруселями, качелями, комнатой кривых зеркал, маленькой крытой эстрадой, где играл оркестр или включали модные пластинки и круглой площадкой с дощатым помостом для танцующих. За аттракционами присматривал сторож, молодой парень, который оказался на такой дурацкой работе из-за аварии, лишившей его руки. А вот дальше, за площадкой с аттракционами, парк оказался предоставлен сам себе. Аллеи и дорожки дичали, зарастая травой. Поросли молодого кустарника скрывали полуразрушенные скульптуры и редкие каменные скамьи. А в самой глубине обнаруживался фонтан, вспоминавший вкус воды лишь в сильные дожди, когда на самом дне скапливалось немного осадков, в которых отражалась установленная посередине скульптура мальчика в тунике, который сидел на своем постаменте, приподняв одно колено, опустив другую ножку вниз и играя на свирели. Время не пощадило и его – обломанную почти на половину свирель держала лишь одна рука мальчика, от второй сохранилась лишь верхняя часть плеча и кончики пальцев на свирели, а ступня, которая когда-то, видимо, опускалась прямо в воду… ее тоже не было. Белый, сверкавший некогда мрамор, стал шероховатым, облупился. Кончик носа мальчика откололся, и его личико стало излишне курносым, но сама скульптура нисколько не потеряла своего по-прежнему изящного очарования и удивительной видимости совершенно живого ребенка.