Похоже, Ричи один ухитрился допить оставшееся пиво. Во всяком случае, он окончательно распоясался, распевая во все горло песни, очень смешно приставая к шедшим навстречу девушкам и салютуя попадавшимся полисменам. Эдди и Мэри Ли поздно опомнились – у ворот Букингемского дворца Ричи приспичило смешить караул в огромных шапках из медвежьего меха. Ему не удалось даже внимания их привлечь, но вот в полицию за нарушение порядка он мог попасть запросто, и Эдди поспешил схватить друга за шиворот и оттащить на безопасное расстояние от королевского караула. Обошлось. Правда, Ричи ненадолго надулся, но потом, потребовав еще пива, снова заулыбался. Казалось, он был уже совсем пьян, но приглядевшись, Мэри Ли увидела его глаза. Они улыбались ей какой-то странной, мягкой, но казавшейся грустной улыбкой. Ричи перестал валять дурака, и, допив пиво, стал напевать что-то себе под нос. Потом, несколько месяцев спустя, это стало песней, одной из самых трогательных его баллад…

Машины сигналили в сгущавшихся, уже лиловых сумерках, ровный гул от их двигателей стоял над заканчивавшим свой день большим городом. В Темзе отражались искаженные рябью огни фонарей, стройные башни Тауэра Бриджа освещались прожекторами. Пора было возвращаться домой. В сумерках становилось все прохладнее и легко одетая Мэри Ли начала мерзнуть. Тогда Эдди обнял ее за плечи и прижал к себе. Ричи поймал такси и сел впереди, рядом с шофером, а Эдди с Мэри Ли – сзади. Она прилегла головой ему на грудь, вдохнула запах его кожи и подумала о том, как было бы здорово, если бы они и на эту ночь разместились спать так же, втроем на одной кровати…