Перед ним вдруг возник образ матери, спокойный, даже немного величавый и хозяйственно беспощадный, и Сергей впервые за все слепые годы, прожитые с ней и без нее, прошептал с ребяческой пустозвонной нежностью:

— Мама!

Он вновь увидел ее лицо, оборачивающееся на его боль, и правая пятка вдруг заныла от боли, словно старая, давно зажившая рана раскрылась и потекла буйным кровавым милосердием.

И Сергей зарычал, как пойманный волк, распаханный ржавыми зубцами капкана, истошно и хрипло, так, что от рычанья его шальные шорохи пошли по стенам.

А где-то обнаженная земля, бескрайняя и холодная, уходила вглубь себя ямами, и ямам тем не было числа…

Образ матери погас также внезапно, как и возник, и боль в ноге резко утихла. Сергей оборвал свой хрип, шумно втянул и выдохнул воздух.

— Что это с тобой? – Спросил оторопевший Олег.

— Хватай за ноги его. – Вымучил в ответ Сергей. – Понесем.

— Давай хоть глаза-то закроем ему!

— Не-е-ет! – Процедил Сергей и растянул рот в злой ухмылке. – Пусть глядит. Он в петлю залез, чтобы на века ослепнуть, а мы ему за то веки-то опускать и не станем.

— Мерзко это!

— Похуй! – Выругался Сергей. – Давай тащить, блядь!

 Стараясь не глядеть в стекло отцовских глаз, Олег ухватился за его ноги. На ощупь они были похожи на пластмассовые трубы, только были скользкими и чересчур толстыми. Олег почувствовал запах, исходящий от трупа, почти неуловимый, — это был запах прокисшего молока, к которому примешивалась вонь испражнений, и Олег подумал, до чего же паскудно и нелепо то, что человек, с которым еще сегодня утром завтракал за одним столом, теперь совершенно бездвижен и уже сейчас наполняется изнутри смердящей патокой.