Начало сереть. Необратимо приближался вечер. Сергей поежился. Впервые за весь день он ощутил приближение стужи; тонкая осенняя курточка, второпях накинутая им поверх выдернутой рубахи, не уберегала от холода. Он почувствовал, что совсем замерз. Ему захотелось в тепло, в жаркий уют какой-нибудь вдовушки, где он с головой бы погрузился в винное забытье, в громкую развеселую песню, в женскую плоть, в хрустящую чистоту свежей постели.

— Ну что, философ, – насмешливо бросил он Олегу, — ты все сказал?

— Сколько ни говори, всего не скажешь. – Олег носком сапога поддел студеный ком земли, тот скатился в яму и разбился об отцовский, начавший темнеть живот.

— Во-во! – Сказал Сергей. – Тебе волю дай, ты с утра до ночи будешь пиздеть без умолку.

— Не понял ты ничего! Бог с тобой, молодой еще.

— А ты, блядь, дурак, хоть и старше!

Олег не стал ругаться с братом. Клонящая к тверди усталость овладела им; вяжущая чайная слабость растеклась по телу, размягчила руки и ноги. Олегу было стыдно за всё, что он сказал. Стыдно не перед Сергеем, а перед самим собой, и не потому, что какая-то неправда или чепуха содержалась в его словах, а потому, что не надо было вовсе произносить их, а он произнес, заранее зная, что это бесполезное дело.

— Всё одно, я думаю, нехорошо как-то. – Нарушил он молчание. – Надо бы все-таки закрыть ему глаза.

— Нехорошо? – Сергей растянул рот в конвульсивной юродивой улыбке, и яростная полубезумная тень закрыла его лицо. – Глаза говоришь закрыть?