— Попа будем звать? – Спросил Сергей.

— Какого попа? Он же самоубийца!

— Значит, и крест ставить нельзя.

Олег кивнул.

— Ясно.

— Да уж ясней не бывает. Наградил он нас, конечно, почестями. Позорище на весь поселок.

— Да ебать тот поселок! – Ответил Сергей и сплюнул. – Мразь на мрази сидит, кого ни возьми. Пьяницы, воры, шлюхи, цыганва, хуй пойми кто вообще. Нам тут не перед кем отчитываться. Каждый из них пусть сам за собой следит.

А где-то сильные жилистые руки траншеили ямами пустую землю, и рукам тем не было числа…

— Я теперь одно знаю. – Тихо сказал Олег. – Никогда я больше землю рыть не буду, лопату в руки не возьму больше. Даже картошку копать не стану.

Сергей презрительно ухмыльнулся.

— Станешь! – Проговорил он. – Земля эта тебя, мудака, кормит, ты за счет земли жизнью живешь, и после того, как издохнешь, кроме этой земли, приюта у тебя не будет! Так что станешь копать, куда денешься!

— Да разве в этом дело? – Затараторил Олег, нервничая, сбиваясь. – Дело в жизни, в жизни! Разве же вот это жизнь, Серёга? Мертвые дворы, и в этих дворах жрут, срут, хворают, мучаются, за бесценок, за просто так. И всякий же имеет людской облик и даже обликом тем гордится, да ведь только за той личиной – нутро звериное. Это не жизнь – одно ярмо. И ни единой мысли не рождается ни у кого, отчего же человек на себя не похож и в чем же подлинная его вина! Винят или начальство или родню, то воспитали неправильно, то денег мало дали, то жратва хуевая, то условий не создали, но себя, себя никто не винит, а если и винит на словах, то лукавит. Ты же посмотри, каждый, кто себе прощение вымаливает, он себя уже заранее мнит прощенным, и раскаивается так только, по обычаю, и гонит от себя мысль, что его грехи, быть может, вообще прощению не подлежат и обречены на немыслимую вечную кару. А всё оттого, что не жизнь это. Я, брат, другой хочу жизни, не такой! Чтобы каждый миг, пока живешь, тебя пробирало всего, и чтобы чудо было, и надежда, и ликование! Чтобы всё, всё было по-другому! Чтобы дышалось не так, как дышится; чтобы виделось то, что сокрыто; чтобы всё, к чему мы привыкли, от чего уже нам и тошно и скучно, или то, что уж вовсе нами не замечается, засияло, обрело бы вдруг новый смысл, иное значение, запылало бы родильным пламенем! Чтобы солнце, вроде то же самое, каждодневное, светило бы не так, как сейчас светит, а по-другому, близко и горячо, так, словно вот-вот скатится за пазуху золотым колобком. Чтобы вода в колодцах другая была, чтобы зима по-другому холодила, чтобы весна другим запахом пахла! И чтобы кроме земли, кроме этих окоп могильных, у нас много, неисчислимо много было других приютов!