– Всего через час вы приедете в свою красивую квартиру, ты выбросишь эти серьги в мусорку, снимешь с себя все, кроме ожерелья, и будешь заниматься с ним любовью всю ночь.

Должна быть хоть тень игры, насмешка, хотя бы озлобленность. Ничего нет, ничего, кроме скорби.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от луны.

– Если скажу «тебя», что-то изменится?

– Зачем ты приехал сюда? Издеваться надо мной? Подразнить брата? Мне надоело ждать подвоха, давай уже засунь руки мне под платье или сожми грудь, пусть Андрей пойдет нас искать и увидит. Этого хочешь? – не выдерживаю я.

Дима убирает руки с моей талии и лишь смотрит на меня, не помню его глаза такими. В нем не то страдание, которое вызывало бешенство. Это страдание смиренное, от него мне плохо дышать.

– Я просто хотел тебя увидеть.

– Не делай так больше. Мне становится плохо, когда мы втроем находимся так близко, – вздыхаю так, что грудная клетка трещит, и добавляю: – Я сама приду.

– Когда?

– Послезавтра.

– Завтра, – говорит Дима и уходит.

Возвращаюсь за стол и удивляюсь, что никого нет. Андрей возвращается, но не Дима. Ем свой любимый десерт «Три шоколада» и смотрю на Андрея, словно все под контролем.

– Где ты был? – спрашиваю я.

– Сходил в машину за зонтиком. На улице дождь, не хочу, чтобы ты промокла, когда будем идти к машине. Где Дима?

– Не знаю, я вернулась, и его уже не было.

– Неудивительно. Уйти, ничего не сказав, в его манере, вернее, в отсутствии манер. Мира, ты была сегодня не такой, как обычно, тебе не понравилось что-то? Это Дима что-то сказал тебе? – слишком серьезное выражение лица, надо это исправлять и немедленно.