Человек может остаться на плаву человеком. Они оба бежали в хаотичном направлении, лавируя от надвигающегося огромного вала. Задвижка должна была уже сомкнуться, но они нырнули в какой-то системный лаг, и смерч с неистовой встряской пронёсся аккурат над их головами. У коллектора, больше похожего на газопровод, пробежала строкой ретрансляция последних событий на Земле: мир сотрясся в танце бесноватого, разламываясь на насколько лагерей, откусывая всё больше от своей плоти. Жрецы ещё раз переглянулись, один спросил другого:

— Жив?

— Да. Трое сегодня на расщеплении на двести, и еще двое – на триста лет.

— Если в траншее не состоится газопровод, сможем мы выйти через окоп?

В лицо ударила копоть жженой солярки, и оба оказались в эпицентре боевых действий. Оба были в униформе с полным обвесом с одной лишь разницей – повязки на их предплечьях были разного цвета. Оба закурили. Возникла непредвиденная пауза. Никто из них не осмелился поднять на друг друга глаза. «И что теперь?»

— На тебе есть нательный крестик? – вдруг спросил один другого.

— Зачем тебе это?

— Я просто интересуюсь и задался вопросом, насколько важно его носить, действуя так, как действуем мы.

Один из них приподнялся, выглядывая, не пасёт ли снайпер.

— Я тебе вот что скажу, сейчас мы разойдемся, и ты пойдешь своей дорогой. Если попадешь в плен, то об этой встрече не рассказывай. Тебе всё понятно?

Тот кивнул. Оба ещё раз закурили. Наступало время расходиться. Оба разделились и, уже почти выйдя из визуального контакта, один крикнул другому:

— Эй ты, он на мне есть!

Оба пропали из виду. Река, по которой уносились останки животных, а на холмах цвёл борщевик, где багровый агат валялся под ногами, – вновь всё заходило водным натиском.   

— Ты убила их?

— Они разошлись в коллекторе, но перед ними всё еще свинцовый закат.

— Аида, ты понимаешь, что они могут попасть в повестку?

Аида вывела картинку, на которой был Преторий, где во время собрания обсуждалась повестка казней. В одну из них попал паренёк, лет тридцати. Он говорил, что христианство может разлучиться лишь с верой. За это протоиерей выписал ему двадцать палок:

— Эй, нелестный, дай ты ему ещё пятьдесят. Червяки с водой и уксусом уже продавились под руками, а тому всё мало, чтоб ему дали ещё столько же.

Обезумевшие стражи кинулись, не умер ли пленный. Его оттащили.

— Как имя твое?

— НЕЕнзя.

— Арув, дай-ка ты ему ещё пятьдесят. Кости дали треск, и молнии взыграли. Во дворце был хаос. Выступал протоиерей:

— Враг сегодня не спит, и вы бодрствуйте, ибо если заснёте, то прольётесь фонтаном над землёй своей и зерно своё упустите. Нам сейчас нужно держаться вместе, нужно, чтобы вера наша приумножалась как зёрна.

В этот вечер избивали его во осуществление порядка, как если бы он был шпион какой. Глумились над ним, потому что, думая, что он пленён, чтобы выудить сведения.

— Так кто ты говоришь сей будешь? Так я не слышу, кем ты будешь?

Аура замерцала тревожным сигналом:

— Аида, прекрати немедленно.

— Я иллюстрирую, что бывает с теми, кто выходит из подсистемы.

— Покажи мне БЧ-239я.

Аида сменила фон, на котором появился свинцовый закат: небосвод холодел, напоминая духовное поминовение, знамение в котором, символы столетий и целых эпох царят безрассудно; бедолагу волокли и колотили, покуда вылетали из него зубы.

— Признавайся, шпион?

— Нет?

— Ты управлял? Ты был пилотом?

В моменты истязаний, у каждого человека свой порог терпимости. Этот порог регулируется в зависимости от того, к кому ты попал. В данном случае порог был высоким.

— Ладно, убирай это дерьмо, с глаз долой.

— Аида, он жив?

— Его убрали совком и даже веником, но он остался жив, благодаря мудрости противника, который умел сохранять жизнь окружающим.